Во время всей этой процедуры я не переставал недоумевать, зачем все это — что толку мне наблюдать всякие антисептические приемы. Я поделился своим недоумением с Кроули.
— Наблюдать? — удивился он. — Разве стал бы я вас тащить, если бы предполагал, что вы будете только наблюдателем, старина.
Глаза Кроули сверкнули насмешливо поверх маски, он жестом пригласил меня следовать за собой.
Мы вошли в операционную, там все было в движении, словно в улье: операционная сестра у стола с инструментами вдевала в иглы кетгут номер 2, другая сестра красила будущую мать от пупка до половых органов раствором йода, первый ассистент пытался увеличить угол подъема стола. Посреди всей этой суеты я увидел Пайка, который нависал над головой пациентки словно восточный болванчик. На миг он встретился со мной взглядом поверх анестетического экрана, а потом сразу вернулся к своим деликатным обязанностям — закапыванию капля по капле снотворного в марлевую маску на лице пациентки.
Кроули, соблюдая профессиональную иерархию, поздоровался с каждым по отдельности: Паркер… Агнес… Сестра… А затем обратился ко всем сразу:
— Позвольте мне отвлечь вас на минуту: сегодня в столь раннее утро мы имеем честь видеть у себя посетителя из Гарвардского университета.
Три человека в масках обернулись в мою сторону, в глазах их не отразилось никакого интереса.
— Здравствуйте, — произнес я вяло. Из-за керамической плитки и обилия эмалированных поверхностей в операционной голос звучал гулко, как в мужском туалете.
Кроули продолжил, обращаясь к коллегам:
— Я уверен, вы позаботитесь, чтобы молодой Финч чувствовал себя в нашей маленькой операционной как у себя дома, и ответите на любые вопросы, которые могут возникнуть у него по ходу дела.
Покончив с предварительными замечаниями, Кроули занял свое место за операционным столом и начал о чем-то тихо переговариваться с Пайком. Сестры продолжили свои занятия, первый ассистент стал готовить подкожную инъекцию, так что, к моему облегчению, в последующие несколько минут обо мне почти забыли. Я не стал тратить времени даром и занял позицию в дальнем углу, где мог оставаться незамеченным и откуда хуже всего было видно то, что происходило у операционного стола.
Но только мой скачущий пульс сменился более нормальным ритмом, как Кроули обернулся и рукой в перчатке поманил меня к себе.
Нехотя я присоединился к нему у операционного стола. Он велел сделать подкожную инъекцию — один кубик экстракта бычьего гипофиза,[38]чтобы «убедиться в хорошей сокращаемости матки». Эта фраза вызвала в моем воображении зловещую картину, а его следующее распоряжение, обращенное к помощнику, вызвало целую бурю эмоций.
— Опустите еще ниже ее голову, Паркер, — мы же не хотим, чтобы у бедняжки кишки выпали.
— Хорошо, доктор.
Ассистент подошел к столу. Два хирурга принялись заворачивать пациентку в стерильную льняную простыню, внимательно следя, чтобы ее концы не коснулись ненароком кафельного пола. Когда простыня была подвернута и закреплена прищепками, ткань скрыла все части тела женщины (по крайней мере, по эту сторону анестетического экрана), кроме выкрашенного йодом вздутого живота, который высовывался в прорезь в простыне. Я как-то читал, что простыня на пациентах выполняет не только антисептические, но и психологические задачи — этот важнейший момент церемонии позволяет хирургам на время забыть о той жестокости, которая сопряжена с вторжением в тело другого человека со скальпелем и хирургической пилой.
Но это всего лишь еще один самообман из тысяч, с которыми мы сталкиваемся в жизни. Я вспомнил свои собственные неудачные опыты в макроскопической анатомии, когда я и мой коллега по лаборатории несколько недель кряду старательно закрывали носовыми платками лица трупов, которым нам приходилось вскрывать грудную клетку. Человеческое лицо было memento mori, и каждый медик-первокурсник страшился взглянуть на него во время занятий в анатомичке. (Позже оказалось, что это касается и рук.) Но если поначалу не я один боялся увидеть то, что скрывалось под простыней, то к концу курса только я так и не смог преодолеть этого страха. «Стыдиться тут нечего, — утешал меня наш преподаватель снисходительным тоном, — просто есть люди, не созданные для медицины». Но, конечно, мне было стыдно; и я все еще носил в себе этот стыд, как старый вояка осколки ранившего его снаряда.
— Начнем? — спросил Кроули собравшихся в операционной и попросил дать ему бард-паркеровский скальпель номер 15.
Он взял лезвие в правую руку, словно скрипичный смычок, и, придерживая правой брюшную стенку, сделал первый надрез.
Я отвел глаза, а когда наконец осмелился посмотреть на операционный стол, то оказалось, что Кроули, к моему удивлению, уже наложил зажимы на несколько кровоточащих мест по краям сделанного им разреза — от пупа до лонного сочленения. Трудно сказать, что именно вызвало мое смятение, причин было предостаточно. Возможно, это была полоса желтоватого жира. Или то, как разрезанная кожа вдруг утратила эластичность и сморщилась на концах. Удивительно, но вид крови смущал меня гораздо меньше: в лучах операционной лампы она сверкала так ярко, что это было почти красиво.
— А теперь, — сказал Кроули, — мы вскроем linea alba и начнем разделять прямые мышцы живота.
С этими словами он погрузил указательный палец на две фаланги в рану и уверенно разъединил жесткие волокна, которые опоясывали брюшную полость. Это была точная работа, края разреза задрожали под нажимом Кроули и выпустили порцию свежей крови.
Я снова отвернулся и сделал несколько медленных глубоких вдохов, но это не помогло: наоборот, прилив кислорода, пропитанного запахом эфира, лишь увеличил рой цветных мошек, мелькавших у меня перед глазами. Лицо мое запылало жаром, так что я всполошился: не лихорадка ли у меня. Я попытался сосредоточить взгляд на чем-то помимо раны и заметил высовывавшуюся из-под простыни руку пациентки, вид наманикюренных пальцев и золотого обручального кольца еще раз напомнил мне о той женщине, которую сейчас потрошили на моих глазах.
— Полюбуйтесь-ка, Финч, — воскликнул Кроули с восторгом человека, открывшего новый океан. — Брюшная полость!
Я заставил себя повернуть голову. Да, это, без сомнения, была брюшная полость — блестящий пленочный мешок, хранящий внутренние органы. Я заметил белую трубку, проходившую сквозь пленку, и удивился, что ее латинское название неожиданно всплыло из какого-то пыльного ящика моей памяти. Urachus.
Кроули протянул мне хирургические щипцы.
— Что мне с ними делать?
— Ассистируйте мне.
Что он задумал — испытать меня или оказать мне честь? Маска скрывала две трети лица Артура, так что я не мог ни о чем догадаться по его выражению. Ассистент Кроули, судя по ревнивому взгляду, какой он метнул в мою сторону, был склонен расценивать этот жест как честь. Вскрытие брюшной полости и в самом деле имеет некое символическое значение — миг, когда открываются герметические печати человеческого тела и внутренние органы соприкасаются с полным микробов воздухом.
