Через несколько минут местные новости закончились, но о спиритических сеансах так и не упомянули. Кроули смущенно молчал, словно переводил дух, как человек, который только что сделал неверный шаг и растянулся на ровном месте. Хотя, пожалуй, для него это и было падением: с высоты его ожиданий. Он покосился на радио, словно считал, что сама наука предала его. Радио предложило ему рождественскую программу для детей — прямая трансляция из отеля «Адельфия».
— Ладно, — произнес он, хлопнул руками о колени и тяжело поднялся со стула. — Так что у нас на ужин? — спросил он и отправился на кухню.
— Бедный, — прошептала Мина, глядя вслед мужу. — Он старается не подавать виду, но очень переживает, ведь его надежды не оправдались. Никто не догадывается, какой он ранимый. Жаль, что эти гадкие репортеры вскружили ему голову.
Я почти не слушал ее. Шелковый халат Мины немного распахнулся, обнажив верх бледной груди. Я заметил небольшое красное пятнышко, слишком совершенное, чтобы быть обыкновенной родинкой или невинными веснушками. Скорее оно было похоже на след от капнувшего со свечи воска. Я решил, что это шрам, и вдруг представил пронзенную горящей стрелой грудь мученика. Только я перепутал: святого Себастьяна действительно пронзили многочисленными стрелами, но не горящими, а самыми обыкновенными…
Мина замолчала, но когда я поднял глаза, то догадался, что она заметила, как я ее разглядывал. Я не стал расспрашивать о шраме — это было бы неделикатно, и мне бы пришлось признать, что я рассматривал ее грудь. Я потупил взгляд и густо покраснел. Однако когда я украдкой поднял глаза, чтобы проверить, очень ли она сердита на меня, то заметил в ее лице неожиданное, чего никак не мог ожидать, — разрешение.
Она посмотрела мне в глаза, не говоря ни слова, взяла мою руку и приложила к своей груди, так что мои пальцы ощутили мягкую тяжесть. На ощупь шрам был похож на восковую печать на письме, я погладил его кончиком пальца. Мина закрыла глаза и словно спряталась в том тайном месте, куда исчезала во время сеансов. Она подняла мою руку выше, заставляя обхватить ладонью ее грудь. Я чувствовал, как бьется под моей ладонью ее сердце. У нее было изменчивое выражение лица: сначала требовательное, потом словно прислушивающееся, а затем потерянное. Что она хотела, чтобы я понял? Мои пальцы инстинктивно потянулись к ее соску, лицо ее стало тревожным, будто она получила дурное известие. Мина очнулась, посмотрела на меня, словно не узнавая, и, казалось, удивилась, заметив мою руку у себя на груди. Я поспешно отнял ее, и она запахнула халат до самого ворота.
С гневным видом, исполненным смятения и обиды, она вскочила и убежала наверх, оставив меня в полутемной гостиной перед тихо потрескивающим радиоприемником.
«Гисинг ка на!»
Кто-то грубо тряс меня за плечо, будя ото сна. Мне снилось, что моя мама снова жива, мы устроили ужин в честь ее воскрешения, но она отказывается есть свои любимые блюда.
Я открыл слипшиеся со сна глаза и обнаружил, что Пайк и Кроули, оба в шляпах и пальто, стоят у моей кровати. Дворецкий включил настольную лампу, и комната наполнилась розоватым светом.
— Одевайтесь, — прошептал Кроули.
— Который час?
— Половина пятого. Такси ждет нас на другом конце улицы.
— Такси? — рассеяно зевая, я сел на постели. — Но куда мы едем?
— В родильное отделение больницы.
— Посреди ночи?
— Говорите тише, приятель, вы разбудите Мину.
Прежде чем я успел понять, что происходит, Пайк откинул одеяло и принялся помогать мне натягивать брюки. Для человека столь маленького роста он оказался неожиданно сильным.
— Объясните же мне, что происходит?
Кроули посмотрел на карманные часы и объяснил:
— Нас с Пайком вызывают на операцию. Я подумал, что вам будет интересно поехать с нами.
— На операцию? Но я…
— Одевайте ботинки, да поживее, — прошептал Кроули, направляясь к двери, и пообещал ввести меня в курс дела позже, когда мы благополучно прокрадемся на другую сторону улицы мимо недремлющих репортеров, сторожащих у парадной двери.
Я подчинился — у меня просто не было выбора: слуга-филиппинец вертел мной как хотел. Через несколько минут я сидел, зажатый между Пайком и Кроули на заднем сиденье такси, которое мчалось прочь от Спрюс-стрит.
Как и обещал, Кроули коротко ввел меня во время поездки в курс дела. Незадолго до полуночи у дочери члена городского совета начались родовые схватки, шейка матки расширилась уже на три с четвертью дюйма. Несмотря на то что у роженицы были незначительные тазовые деформации, дежурный врач был склонен придерживаться естественных родов, но, когда попытки направить головку младенца в нужном направлении не дали результатов, решили вызвать Кроули, чтобы тот произвел кесарево сечение.
— Если не возникнет осложнений, мы вернемся домой прежде, чем Мина догадается о нашем отсутствии, — заверил меня Кроули, когда такси затормозило у родильного отделения больницы Джефферсона.
Пока Пайк расплачивался с водителем, я схватил Кроули за руку и задал вопрос, тревоживший меня всю дорогу.
— А что тут делает Пайк?
— Он ассистирует мне время от времени, — неопределенно объяснил Кроули и, понизив голос, добавил: — Он не только целитель, но еще и превосходный анестезиолог, во всяком случае, получше того дубины, что дежурит сегодня.
Такси уехало, и Пайк присоединился к нам.
— А неплохая из нас получается команда, верно, старина? — спросил Кроули, дав волю эмоциям.
Филиппинец односложно хмыкнул — это был предел его выражения чувств — и зашагал впереди нас к входу в больницу.
— Похоже, он торопится.
— Конечно, — подтвердил Кроули и растолковал мне, что на введение эфира требуется не менее получаса, так что анестезию следует начинать задолго до операции.
Мы вошли в здание. Кроули провел меня наверх и передал уставшему интерну. Меня отвели в раздевалку, показали, где повесить одежду, и вручили стерильный льняной халат и брюки. Снимая одежду, я заметил, что у меня дрожат руки: до этого момента я был слишком занят, чтобы размышлять о том, что ожидает меня в соседней комнате, но теперь, надевая медицинский халат, я наконец представил, что мне суждено испытать. Мороз, который никак не был связан с температурой в комнате, пробежал у меня по ногам, словно исходил от плиток пола, и остановился в желудке.
— Выглядите отлично!
Я замер, нервы мои натянулись, как струны на мандолине. Кроули стянул медицинский костюм с металлического барабана в углу комнаты и начал переодеваться. То, что заняло у меня пятнадцать минут, он сделал за три. Хоть я и не привык наблюдать, как одеваются мужчины, но не мог не заметить, насколько выверены были движения Кроули, будто он совершал некий обряд облачения, словно священник или тренер по фехтованию. Насвистывая какую-то незнакомую мне мелодию, Артур натянул черные резиновые сапоги, потом, прежде чем повязать маску, помог мне завязать мою. Непросто оказалось справиться с колпаками, которые закрывали почти все лицо, оставляя открытыми только глаза. Закончив переодевание, Кроули провел меня в соседнюю комнату, где моему взору предстал длинный фарфоровый умывальник с бьющими снизу струями и ножными педалями, поставляющими горячую, холодную и теплую воду. Умываясь, я поглядывал, как Кроули мылит руки до самых локтей и чистит щеткой ногти. Прежде чем натянуть резиновые перчатки, надо было быстро погрузить руки в эмалированный тазик с иодидом ртути.
