– Толку от нее мало. На карточке написано: «Бэзил Валентайн, профессор мистических древностей, Виттенбергский университет». Это учебное заведение известно своими неординарными питомцами[39]. Не думаю, что, если мы попробуем навести справки в университете, там вспомнят человека, претендующего на столь расплывчатое, непонятное звание. Любой негодяй, обладающий крупицей сообразительности, способен заказать подобные визитки, не рискуя разоблачением. Я сам так делал.
Я взял карточку из его рук и внимательно ее изучил, надеясь обнаружить какую-нибудь любопытную деталь, пропущенную моим другом.
– Взгляните, Холмс, здесь на обратной стороне есть след большого пальца, – сообщил я.
– Скорее всего, он оставлен печатником, – отмахнулся детектив-консультант, не потрудившись посмотреть на мою находку. – Я еще не расследовал дела, которое было бы раскрыто благодаря идентификации такого следа.
– Я немало читал об этом в последние годы и понял, что каждый отпечаток пальца уникален.
– Мне доводилось слышать об этом, но услышанное меня не убедило.
Чувствуя некоторое смущение из-за того, что меня поставили на место не самым деликатным образом, я вернул карточку на стол и улыбнулся, глядя в ясные голубые глаза нашей клиентки, чтобы выразить ей свою поддержку. К удовольствию моему, она ответила мне улыбкой.
Не обращая на это внимания, Холмс продолжил задавать вопросы:
– Вы разрешили мистеру Валентайну навестить вас?
– Собственно, он не спрашивал у меня разрешения, мистер Холмс. Просто поставил перед фактом, сообщив, что прибудет на следующий день. Наглость, без сомнения, но я вообразила – по глупости, как теперь понимаю, – что он знает способ исправить мое финансовое положение. Конечно, деньги не самое важное из того, чего я лишилась в последнее время. И не будь я в момент получения письма в таком плачевном состоянии, наверняка бы на порог его не пустила. Просто удивительно, насколько иначе развивались бы события, поступи я так.
Леди снова погрузилась в меланхолию. И кто бы ее осудил за это? Только не я. Не раз и не два в своей жизни я ощущал, что глубоко погрязаю в тоске без явной причины. Я узнал, что работа – лучшее лекарство от грусти, но миссис Картнер, конечно, не могла воспользоваться этим рецептом.
– Пожалуйста, расскажите подробно о визите мистера Валентайна, – резко произнес Холмс, вырывая нашу хозяйку из трясины уныния. – И постарайтесь припомнить как можно больше деталей, даже самых незначительных, на ваш взгляд. – Он откинулся на спинку и по привычке сложил домиком длинные пальцы, готовясь осмыслить услышанное, но взгляд его, в отличие от затуманенных и блуждающих взоров клиентки, оставался ясным и прямым.
– Должна сказать, что все подробности визита этого человека представляются мне незначительными. Когда он прибыл восемь дней назад, для меня сразу стало очевидным, что он вряд ли джентльмен, обладающий профессорским званием в какой бы то ни было области. Знаете, у него были очень большие усы. Ваши, доктор, в сравнении с ними следует назвать скромными. И я все гадала, зачем он их отпустил, чт́о они маскируют: его истинную наружность или возраст? Он явно был не старше двадцати пяти лет. К невозможной внешности добавлялся сомнительный вкус в одежде, больше подходящей для комика из мюзик-холла. Клетка на пиджаке была до вульгарности яркой.
Последнее замечание заставило меня вспомнить нашего старого знакомца, сэра Генри Баскервиля.
– А не был ли он канадцем или американцем? – предположил я. – У наших заморских друзей не такие строгие понятия по части выбора одежды.
Она мягко покачала головой, и это движение было чрезвычайно пленительным.
– Нет, доктор Уотсон. Я уверена, что он англичанин. Разве что судьба свела меня с чрезвычайно одаренным актером, однако преподнесенная им невероятная история заставляет в этом усомниться.
– И что это за история? – оживился Холмс.
– Он поведал мне ее в этой самой комнате. Я сидела в том же кресле, но мистер Валентайн присесть не пожелал. Он метался по комнате, вышагивая к окну и обратно. Я посчитала бы такое возбуждение странным, если бы к тому моменту не поняла, что в этом человеке странно все, что ни возьми.
«Я полагаю, имя Эдварда Келли вам не знакомо, дорогая леди?» – спросил он.
«Не думаю, что встречала кого-нибудь с таким именем», – ответила я.
Он расхохотался самым неприличным образом. Подобная развязность больше подходит для курительной комнаты, где джентльмены отдыхают после обильных обеденных возлияний.
«Действительно! – пролаял он. – Это было бы странно, ведь он жил и умер за несколько веков до вашего рождения! Келли, также известный под фамилией Толбот, был сыном бедного пекаря, но стал одним из величайших алхимиков Англии. Знаю, знаю, чт́о вы думаете об этом!»
На самом деле я очень сомневалась, что мистеру Валентайну известно мое мнение на сей счет.
«Разные невежды, моя дорогая леди, обычно считают, что алхимики пытались превратить свинец в золото, тогда как любой мало-мальски разумный человек скажет вам, что трансмутация невозможна. В действительности алхимики, как и предполагает само это слово, экспериментировали с самыми разными веществами, преследуя цели в большинстве своем гораздо более практичные, нежели стяжание звонкого металла. Думаю, не будет преувеличением, если я скажу, что современная фармакология была бы невозможна без открытий пионеров-алхимиков. Если бы не они, мы, должно быть, до сих пор обходились бы постановкой пиявок и кровопусканием».
Я начала опасаться, что мой гость – торговый агент, намеревающийся всучить мне какой-то сомнительный товар, и стала обдумывать, как бы поаккуратнее выпроводить его из Филд-хауса, прежде чем разговор примет неприятный оборот.
«Ровно двести двадцать один год назад Келли, как полагают, был в этой местности и приобрел здесь алхимический трактат под названием „Книга святого Дунстана“[40]и флакон с красным порошком, обладавшим замечательными свойствами. Конечно, в книгах и письмах того времени эти свойства именовались магическими или божественными, но в наш просвещенный век, чуждый невежеству былых времен, становится очевидно, что порошок этот – уникальный медицинский препарат. Келли закопал флакон в одному ему известном месте, и с тех пор порошок нигде не объявлялся. Однако если бы его удалось обнаружить и отдать на анализ кому-нибудь из наших выдающихся химиков, чтобы затем синтезировать, он мог бы стать ценным подспорьем при выхаживании пациентов, выздоравливающих после хирургических процедур. Мой собственный дорогой брат был тяжело ранен во время афганской кампании. Ему ампутировали ногу, и он умер от шока через три дня после операции. Если бы врачи имели доступ к красному порошку Келли… мой милый Джон мог бы все еще быть с нами».
