Плохое впечатление о Павлове существенно подправил Ф. Д. Бобков, в то время первый заместитель председателя КГБ.
Я побывал у Бобкова с обязательным визитом перед отъездом в МНР, так как в состав представительства, куда я ехал начальником, входили все основные линии работы КГБ. Бобков очень откровенно и весьма положительно характеризовал будущего моего посла как честного, умного и порядочного человека и посоветовал мне установить с ним хорошие деловые отношения. Мнение Бобкова было для меня очень ценным и сыграло положительную роль на первом этапе совместной работы с Павловым в Монголии. Позднее эти отношения переросли в дружбу. Прошёл год-полтора. Приближался очередной Пленум ЦК партии, на котором избирались члены ЦК. По неписаному правилу советские послы в социалистических странах, в том числе в МНР, должны были быть кандидатами или членами ЦК КПСС. На московской кухне ЦК кандидатура Павлова не устраивала, и «организаторы» пленума решили его заменить своим человеком, хотя по линии МИДа никаких претензий к Сергею Павловичу не было. Из Москвы пришло указание об отзыве Павлова, и он начал собираться, хотя не хотел уезжать — ему Монголия понравилась во всех отношениях. Уезжающего посла монголы решили наградить своим главным орденом — орденом Сухэ-батора. По этому вопросу должно было поступить согласие Москвы, иначе говоря ЦК. И вот в один прекрасный день раздался звонок по «ВЧ». Мне звонил первый заместитель заведующего отделом ЦК по соцстранам Замятин. Он извинился и, сославшись на разрешение Крючкова, спросил, не могу ли я уточнить, по какому вопросу генеральный секретарь ЦК партии Монголии Батмунх просит о личной беседе по «ВЧ» с Горбачёвым, в то время уже генеральным секретарём ЦК в Москве. Я был в курсе дел и тут же сказал, что Батмунх хочет переговорить о после Павлове. Замятин воскликнул: «Неужели вопрос в том, что Москва задержала согласие на награждение Павлова орденом Сухэ-батора! Мы завтра же направим такое согласие». Я возразил, что речь, скорее всего, будет не об этом. «Батмунх хочет просить Горбачёва не отзывать Павлова, так как тот завоевал большой авторитет и уважение в МНР, и это положительно сказывается на укреплении советско-монгольской дружбы». Замятин не скрывал своего удивления и очень благодарил за предоставленную мной достоверную информацию. Для него было важным упредить нового генерального секретаря о незапланированном разговоре. На следующий день состоялся разговор по «ВЧ» между Батмунхом и Горбачёвым. Аппарат ЦК «сделал своё дело».
Горбачёв в своей манере, ничего не сказав толком, дал понять что-то о «нецелесообразности», о чём-то ещё, но навстречу просьбам Батмунха не пошёл. Хотя очевидно, что для пользы взаимопонимания, даже пусть с «маленькой» Монголией, этот отказ был ошибкой.
Павлов по прибытии в Москву получил аудиенцию у Громыко. Министр сказал ему, что у него никаких претензий к Павлову нет, и что Павлов получит вскоре предложения на новом участке работы. Вскоре он действительно получил предложение поехать послом в Бирму. Сергей Павлович посоветовался со мной, и я ему сказал, что Бирма — это «не сахар», но «послом можно ехать куда угодно»…
Ещё в Монголии Павлов поделился со мной своими семейными проблемами. Он уже много лет не жил со своей женой, но так как занимал высокие посты, развестись не решался. Я видел его жену в Улан-Баторе, куда она приезжала на 5 дней — закупила всё что могла на советских базах снабжения на деньги Павлова и укатила. Я предложил Павлову написать короткое заявление в суд о разводе. Он сомневался в правильности этих действий, но всё же написал заявление. Я переслал это заявление нашим товарищам в Москву с личной просьбой передать его в соответствующий суд и, по возможности, обойтись без вызова Павлова к судье. Через 3 недели пришло сообщение, сначала мне, а потом и Сергею Павловичу, что он разведён. Перед поездкой в Бирму Павлов оформил брак с любимой женщиной и выехал в Бирму, уже будучи женатым.
В тот же период представительство помимо работы по всем направлениям министерства пыталось заниматься освещением вопросов, связанных с политикой Китая, присутствие которого под боком МНР постоянно ощущалось. Если во всей стране проживало чуть больше 2,5 миллионов человек, то во Внутренней Монголии, пограничном с МНР районе Китая, проживало до 25 миллионов монголов. В работе на китайском направлении отличился сотрудник нашего представительства, который, как говорят, «неплохое приобретение». Он приехал в Улан-Батор из кадров управления «С», т. е. из управления нашей нелегальной разведки. До приезда в Монголию товарищ Б. (назовём условно этого сотрудника так) был начальником направления по странам Востока в управлении «С». В Иране произошёл неприятный инцидент — сотрудник управления «С», некий Кузичкин, бежал через ирано-турецкую границу к американцам и выдал американской и иранской контрразведкам наши контакты с иранскими коммунистами, всё руководство иранской компартии (ТУДЭ). Компартия Ирана находилась на нелегальном положении и после этого доноса была разгромлена, а десятки её активистов были просто уничтожены. Б. был одним из лиц, нёсших ответственность за измену Кузичкина. Он был освобождён от должности и направлен по линии управления «С» в Монголию. Но в Монголии Б. сумел реабилитироваться и доказал свой профессионализм. В беседе по ВЧ с Ю. Дроздовым, начальником управления «С», я высказал предложение поощрить Б. за хорошую работу. «И это поощрение, — как сказал я, — должно быть заметным, например: наградить его знаком „Почётный чекист“». (В то время это было высокой наградой для разведчика.) Дроздов горячо поддержал моё предложение. Я написал ему соответствующую телеграмму, и вскоре Б. был награждён. Это сыграло положительную роль при его возвращении из МНР, и было отмечено как успех работы всего представительства.
Во время моего пребывания в МНР на территории страны дислоцировалось крупное советское воинское соединение, 39-я армия — более ста тысяч человек. Как я уже упоминал ранее, армия включала почти все рода войск, включая даже авиационное соединение. Тысячи танков и другая техника стояли прямо под открытым небом, не ржавея, — климат в Монголии очень сухой. Армия и её штабы капитально обустроились. Главный городок армии имел школу-десятилетку, хороший госпиталь и множество 4-этажных жилых домов. Офицеры с семьями жили только в отдельных квартирах.
Но, видимо, не бывает жизни в армии без происшествий. Случались мелкие грабежи у местного населения. А иногда — изнасилования монголок. Армейское начальство принимало все меры, чтобы «не выносить сор из избы». Армейские хозяйственники тут же задабривали и даже подкупали заинтересованных лиц, и всё заминалось. Однажды министр сообщил мне, что милицией схвачен солдат — насильник монголки, и есть заявление пострадавшей и её родственников, и что дело будет передано в суд. Через пару дней Жамсранжав сообщил, что все заявления отозваны, и что потерпевшая отказывается от своих показаний. Он добавил также, что все родные и сама потерпевшая «задарены». В условиях Монголии это недорого обходилось: одежда, проднаборы, в крайнем случае, наручные или настенные часы…
В армии имелось управление особых отделов (несколько сотен офицеров во главе с генералом). Управление формально подчинялось мне как старшему начальнику по линии КГБ, но фактически работало через своё 3-е Управление КГБ в Москве. Через два месяца после приезда в Улан-Батор я пригласил к себе в представительство начальника управления особых отделов армии. Им оказался симпатичный и умный контрразведчик, и мы быстро нашли с ним общий язык. Я ему при первой же встрече сказал, что всю информацию о чрезвычайных происшествиях в армии, особенно о ЧП, задевающих монголов, он должен сразу докладывать мне, после этого мы с ним будем решать, кто и как информирует об этом Москву, и какие меры нужно предпринимать. Если же я узнаю о ЧП от монголов, то я сразу сообщаю об этом в Центр, и не в 3-е управление, а председателю КГБ. Мой коллега всё понял, полностью согласился, и мы с ним так согласованно работали до самого вывода армии из страны.
