Книга Гуд бай, Берлин! - Вольфганг Херрндорф

Как-то меня вызвали в школьный секретариат, чтобы забрать письмо. Настоящее письмо. Я за всю жизнь, может, всего письма три получал. Одно – еще в начальной школе. Это я написал самому себе, потому что такое было задание: мы должны были научиться писать адрес, пользоваться почтой и все такое. Потом одно или два письма мне приходили от бабушки, когда у нее еще не было Интернета. Секретарь держала письмо в руках, и я заметил на конверте забавный маленький рисунок ручкой: машинка, в ней пара человечков, а вокруг машинки – лучи, как будто эта машинка – солнце. Под рисунком было написано:

Майку Клингенбургу,

ученику гимназии св. Хагесиуса,

девятый класс примерно

Берлин

То, что это письмо вообще дошло, уже чудо. Но так как моя фамилия была не Клингенбург, а в пятом классе был еще какой-то Майк Клингер, секретарь для начала спросила, знаю ли я, от кого письмо.

– От Андрея Чихачёва, – сказал я, потому что это письмо, естественно, могло быть только от Чика, который как-то умудрился обойти запрет на всякие контакты. Я был жутко рад.

– От Ансельма, – сказала секретарь.

– От Ансельма, – повторил я. Я не знал никакого Ансельма. Секретарь смотрела на меня, склонив голову набок. Подумав еще немного, я предположил:

– От Ансельма Вайля?

И она отдала мне письмо.

С ума сойти! «От Ансельма Вайля с Высокой горы». Я тут же разорвал конверт, чтоб посмотреть, от кого оно на самом деле. Но я слишком волновался и не стал сразу читать, поэтому сунул письмо обратно в конверт. Прочел я его только час спустя, уже дома и лежа на кровати.

Письмо, конечно, было от Изы. Я страшно обрадовался. Почти так же сильно, как если бы оно было от Чика. Я весь день пролежал с этим письмом на кровати, размышляя, в кого я на самом деле теперь больше влюблен, в Татьяну или все-таки в Изу, и никак не мог понять. Серьезно – не мог.

Привет, придурок! Ну как, доехали вы до Валахии? Спорю, что нет. Я навестила свою сводную сестрицу и могу отдать тебе деньги. Еще я подралась с водителем фуры и потеряла свой деревянный ящик. С вами было здорово. Жалко, что мы так и не поцеловались. Самое классное, конечно, ежевика. Я буду в Берлине на следующей неделе. В воскресенье, 29‑го, в 5 вечера у Часов мира[8], если, конечно, ты не собираешься ждать еще пятьдесят лет.

Целую, Иза

Снизу доносился шум. Сначала крик, потом треск и грохот. Прислушиваться я не стал – подумал, родители опять ссорятся. Перевернулся на спину и стал перечитывать письмо. Но тут вдруг я сообразил, что отца-то дома нет, потому что он с Моной поехал смотреть новую квартиру.

Грохот продолжался, и я выглянул из окна. В саду никого не было видно, но в бассейне плавало перевернутое кресло. Рядом бултыхнулось что-то маленькое, похожее на мобильник, и тут же потонуло. Я спустился вниз.

Дверь террасы была распахнута, а на пороге стояла мама и икала. В одной руке она держала примулу в горшке, как будто человеческую голову за волосы, а в другой – стакан с виски.

– И так целый час, – она была в полном отчаянии. – Чертова икота никак не проходит.

Тут она встала на носочки и запустила примулу в бассейн.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался я.

– А на что это, по-твоему, похоже? – ответила она. – Мне не нужно это дерьмо. К тому же, я наверно, была не в себе, когда это покупала – ты только взгляни на узор.

Она подняла подушку в красно-зеленую клетку и с размаха кинула ее в воду.

– Запомни одну вещь! Я вообще когда-нибудь с тобой об основополагающих вещах говорила? Не про всю эту фигню с машиной и прочую чушь, а про действительно важные вещи.

Я пожал плечами.

– Вот это все не имеет никакого значения, – она обвела вокруг себя рукой. – А важно только одно: счастлив ты от этого или нет? Это и только это.

Небольшая пауза.

– Ты вообще-то влюблен?

Я задумался.

– Значит, да, – сказала мама. – Забудь всю остальную фигню.

Она все время была чуток раздраженной, да и сейчас тоже, но теперь казалась еще и немного удивленной.

– Значит, ты влюблен, так? А эта девочка, она в тебя тоже?

Я покачал головой (про Татьяну) и пожал плечами (про Изу).

Мама вдруг посерьезнела. Она налила себе еще виски, пустую бутылку тоже запустила в бассейн. Потом обняла меня. А затем вырвала провода из DVD-проигрывателя и швырнула его в воду. Следом за ним – пульт и большую кадку с фуксией. Кадка подняла огромный фонтан брызг, и секунду спустя над местом затопления стали подниматься темные песочные облачка, а на волнах закачались красные лепестки.

– Ох, как прекрасно! – сказала мама и заплакала. Потом она спросила, не хочу ли я тоже чего-нибудь выпить, а я ответил, что лучше тоже бросил бы что-нибудь в бассейн.

– Ну-ка помоги, – она подошла к дивану. Вдвоем мы дотащили его до края бассейна. В следующую секунду эта солидная мебелина перевернулась, как байдарка, рухнула в бассейн и закачалась ножками кверху под слоем воды. Тут мама опрокинула на бок круглый столик и толкнула его. Столик описал полукруг по террасе и тоже плюхнулся в воду. Потом мама занялась китайским торшером: абажур нахлобучила себе на голову, а ножку с размаха метнула в воду, как заправская толкательница ядра. Следом полетели телевизор, подставки для дисков, журнальный столик.

Мама как раз выстрелила в потолок пробкой и уже подносила пенящуюся бутылку шампанского ко рту, когда из-за угла показался первый полицейский. Услышав хлопок, он сжался, но, когда мама сняла с головы абажур и махнула им в знак приветствия, как д’Артаньян шляпой, тут же успокоился. Мама едва держалась на ногах. Я стоял у бортика бассейна с большим креслом в руках.

– Нас вызвали ваши соседи, – начал полицейский.

– А, эти говнюки-доносчики, – отреагировала мама и снова водрузила абажур себе на голову.

– Это ваш дом? – спросил полицейский.

– Именно, – ответила мама. – А вы находитесь в нашем частном владении. – Она сходила в гостиную и вернулась с картиной в руках.