Ничего не случилось.
– Что, батарея совсем разряжена? Как такое могло произойти? – Я в недоумении посмотрел на сестру.
– Мистер Крид, у вас еще будет возможность задать все ваши вопросы, – вмешался доктор Ховард. – А пока я настаиваю, чтобы вы ответили на мои.
– Я бы с удовольствием это сделал, если бы моей жизни ничего не угрожало. – Произнеся это, я опять повернулся к сестре. – Не могли бы вы пригласить сюда Лу Келли?
Лу Келли был моей правой рукой. Его кабинет находился в другом конце здания.
– Почему бы вам лично не сходить за ним, сестра? – сказал доктор. – Я думаю, что будет неплохо, если вы оставите нас одних на несколько минут.
Сестра закрепила дверь палаты так, чтобы она не могла захлопнуться, и отправилась за Лу.
Доктор Ховард попытался побить рекорд Маколея Калкина по количеству заданных вопросов, который тот установил в фильме «Дядюшка Бак». Отвечал я на них так же, как в фильме.
Да, я это ощущаю, да, я могу сосредоточиться, нет, голова не кружится, да, мне хочется пить, да, да, да…
Но меня все время мучил один вопрос.
– Док, что это за приборы, к которым вы меня подключили? Я знаю, что доставили меня сюда с болью в сердце, но это психосоматическая боль. Если не верите, спросите у моего мозгоправа.
– Мистер Крид, – услышал я в ответ, – вы подключены ко всем этим приборам, потому что последние три года находились в коме.
Глава 40
В коме? Три года?
Я был, как говорят англичане, ошарашен.
Ошарашен – это гораздо сильнее, чем просто удивлен. Этот термин используется, когда вы теряете дар речи и замираете на ходу.
Так вот, я был именно ошарашен.
С таким же успехом он мог предложить мне закусить скорпионом, натереться коровьим навозом, вступить в партию вигов[67]или заняться френологией[68]. Во всем этом было гораздо больше смысла, чем в том, что он только что мне сказал.
– Повторите, пожалуйста, – попросил я.
– Вы лежали в этой кровати, не реагируя на внешние раздражители, в течение… – тут он сверился со своим блокнотом, – трех лет, двух месяцев и пяти дней.
– Вы надо мною издеваетесь.
– Вы же меня хорошо знаете.
Это было правдой, но все равно во всем этом не было никакого смысла.
– А почему у меня тогда такие четкие мысли?
– Дело в том, что психосоматические комы отличаются от тех, которые вызваны прямым физическим воздействием.
– Еще раз?
– Вы не перенесли никакой физической травмы. Ваш мозг и мозговые клетки не повреждены. Правильнее всего было бы сказать, что три года назад ваш мозг ушел в бессрочный отпуск.
Комната вокруг меня завертелась, как будто серьезность сказанного наконец дошла до меня. Наверное, я должен был задать миллион вопросов, но первым из них был:
– Когда мне можно будет встать?
В кино, когда очаровательная старлетка открывает глаза и выходит из комы, она делает это в полном макияже и с идеальной прической. К концу эпизода она уже выбирается из кровати, пьет шампанское, танцует и после этого живет долго и счастливо. В действительности же это не так просто, как может показаться, – вылезти из кровати после трех лет спячки.
Пока доктор Ховард объяснял мне все это, он коснулся и других аспектов моего состояния. Сказал, что должны пройти месяцы различных тестов и физиотерапии, прежде чем меня выпишут. И еще он сказал, что теперь они отключат меня от системы искусственного питания и посмотрят, как я на это среагирую.
Три года?
Это значит, что Кимберли уже давно учится в колледже! Афайя мог уже несколько лет назад взорвать аэропорты. Калли, Куинн, Элисон… они все могут уже давно быть в могиле. А как же Кэтлин? Я, должно быть, напугал ее до потери пульса этой своей комой. А Эдди теперь сколько? Уже восемь лет?
А Дарвин? Почему он меня до сих пор не убил? Его люди могли проникнуть в эту палату в ритме вальса и замочить меня быстрее, чем Моника Левински задула бы свечу на торте. «Подожди, – сказал я сам себе, – разве это имеет какое-то отношение к нынешней ситуации?»
Мне надо срочно подниматься и уматывать отсюда, прежде чем до Дарвина дошли слухи о моем воскрешении. Мне надо срочно зарядить свой мобильник, отзвониться и вызвать подмогу. Я не хотел впутывать во все это Кэтлин, но другого выбора у меня не было. Если только за последние три года все окончательно не перевернулось с ног на голову, Дарвин узнает о моем состоянии через несколько часов, и тогда жизни мне будет отпущено не больше, чем отпущено твинки[69]в кладовой Кирсти Элли[70]. Подожди, прошло три года. Может быть, она опять похудела. Мысленно я решил сразу же заполнить возможные пробелы в области поп-культуры.
– Донован, ну наконец-то!
Я поднял глаза и увидел, как в палату вошел Лу Келли в сопровождении сестры Кэрол.
– Неплохая прическа, – поприветствовал я его.
– Подожди, пока себя в зеркале не увидишь.
– Лу, повернись спиной к врачам и посмотри на меня.
– Хорошо… – пожал он плечами.
– Я что, действительно был в коме?
Лу кивнул.
– И сколько?
– Около трех лет.
К нам подошла сестра.
– Послушайте, Кэрол, – сказал Лу, – вы не могли бы принести мне газету, журнал и что-нибудь еще, на чем была бы видна сегодняшняя дата?
– А корешок билетов в кино подойдет? – спросила женщина.
– Отлично.
– Лу, это полный идиотизм, – произнес я.
– Я понимаю, мужик. Но жизнь есть жизнь. Самое главное, что ты опять с нами. Как ты себя чувствуешь?
– Все это меня уже достало.
– Узнаю старину Крида, – рассмеялся Лу.
Доктор Ховард продолжил свое обследование. Сначала термометр. Потом пучки света в уши. Потом мои лимфатические узлы. Пульс. Живот. Нос. И, наконец, рот.
