Ты-ух сердишься-ух?
— Нет, я…. я просто увидела плохой сон, — сказала Изабо. Она задумалась, знает ли Изолт о том, что она переживала моменты страсти сестры так же остро, как и моменты ее боли. Наверное, нет. Наверное, Изолт не смогла бы так свободно отдаваться чувствам, если бы знала это, если бы понимала. Перед глазами Изабо снова промелькнул обрывок сна: твердый изгиб руки Лахлана, его шелковистая кожа под ее руками, горячая требовательность его губ…
Изабо вздрогнула. Она выбралась из постели и через голову натянула свое новое бело платье, оставив волосы в диком беспорядке. Закутавшись в плед от рассветной прохлады, она поспешила по лестнице в сад. Беспокойно ухнув, Буба полетела за ней.
Несколько гуляк до сих пор сидели на ступенях, привалившись друг к другу и пьяно улыбаясь, но Изабо не ответила на их приглашение присоединиться к ним, нырнув в темноту сада. Ветви сомкнулись у нее над головой. Воздух был прохладным и пах свежей зеленью. Она прижалась к дереву, чувствуя, как его шершавая кора царапает ее кожу, и его вековая сила поддержала ее. Слезы стояли у нее в глазах, но она не плакала. Буба уселась к Изабо на плечо, уткнувшись головкой ей в шею. Она почесала увенчанные кисточками ушки и почувствовала, что бешеный вихрь гнева, желания и досады начал наконец утихать.
Птицы уже начинали пробовать свои голоса. Изабо подняла голову и огляделась. Теперь она уже видела ветви, укрывавшие ее. Чувствуя усталость и гнетущую тяжесть сна, которая так и не прошла до конца, она медленно пошла по лужайкам и кустам к священному кругу, где ведьмы накануне испытывали ее.
Она дошла до поляны в центре кольца из семи вековых деревьев. Было уже настолько светло, что она ясно видела темный пепел их костра. В одном из концов шестиконечной звезды до сих пор стоял большой глиняный горшок с высоким и стройным ореховым деревцем. Между его корней буйно разрослись анютины глазки, а с другой стороны колосился овес, налившийся тяжелым зерном.
Сегодня утром Изабо предстояло сделать себе ведьмин посох, символ полного принятия в Шабаш. Ей пришлось долго медитировать, прежде чем она наконец смогла стряхнуть с себя последствия сна. Но даже тогда он не покинул ее, а просто затаился где-то, откуда не мог больше так сильно беспокоить ее.
Чувствуя себя очень спокойной и очень отстраненной, Изабо встала на колени под дубом и вытащила из сумки свой ведьмин нож и кристалл кварца, который нашла в горах, тщательно вымыв их в пруду. Одна в сумрачном саду, она осторожно провела ножом по пальцу, глядя, как на нем вспухает темная капля крови. Она вымазала лезвие кровью, потом опустила его в пепел, пока все лезвие не оказалось покрытым толстым его слоем. Потом она встала на колени в шестом конце звезды, медленно и глубоко дыша.
В тот миг, когда солнце поднялось над горизонтом, залив сад теплым розовым светом, она одним молниеносным движением срезала покрытое листьями деревце. Медленно, торжественно Изабо обрезала с него все прутья и листья, потом принялась тереть его золой и песком, пока оно не стало гладким и белым. Она дочиста отмыла его в пруду и до серебристого блеска натерла маслом звездного дерева. Снова разведя костер из прутиков, собранных под всеми семью деревьями, она сковала серебряный наконечник для посоха, намагнитив его магнетитом, как ее учили. Под конец Изабо увенчала свой посох кристаллом, закрепив его в изящных серебряных когтях с зажимом, который можно было открыть, чтобы вынуть кристалл из его короны.
Работая, Изабо нараспев произносила над посохом слова силы, вливая в дерево и кристалл свою энергию и превращая их в часть себя.
— Я делаю тебя, посох из орешника, в имя Эйя, матери и отца всего сущего, и вкладываю в тебя все то хорошее, что есть во мне, все мудрое, сильное и доброе.
— Я делаю тебя, посох из орешника, силой звезд и лун и неизмеримых просторов вселенной, и вкладываю в тебя все светлое и темное, все, что известно и неизвестно.
— Я делаю тебя, посох изо орешника, силой всех четырех стихий: Земли и Огня, Ветра и Воды, силой всех вещей, всех растений, которые растут и умирают, всех животных, ползающих, летающих и бегающих, всех скал и гор, всех солнц, звезд и планет.
— Я вкладываю в тебя все это, чтобы ты мог стоять так же твердо, как и дерево, из которого ты возник, полный древней силы и мудрости, чтобы ты мог поддерживать и укрывать меня, как поддерживал и укрывал существ, скрывавшихся в твоих ветвях. Все это я вкладываю в тебя, посох из орешника, и делаю тебя моим.
Потом она благословила посох, сбрызнув его водой с букета веток с каждого из семи деревьев, обвитых цветами, сорванными в траве — розмарином, тимьяном, желтофиолями и клевером. Она встала, подняв посох к солнцу.
— Во имя Эйя, — воскликнула она, — повелеваю тебе, посох силы, во всем повиноваться моей воле. Повелеваю тебе, посох силы, вызывать силы, которые я желаю призвать, и низвергать в хаос все то, что я желаю уничтожить.
Кристалл уловил солнечный луч и преломил его в белое пламя, запылавшее ярко, словно крошечное солнце. Радужные искры, рассыпавшиеся от камня, заплясали над поляной, точно стая разноцветных бабочек. Изабо почувствовала, как по ее пальцам растекается сила, отдаваясь в ее венах, нервных окончаниях и в мозгу, так что на миг показалось, будто ее тело раскалилось добела. Потом шум и боль утихли, и яркое свечение превратилось в извилистое пламя, синее, золотое и малиновое, глубоко в полупрозрачном сердце кристалла.
Изабо закончила связывать себя с посохом силы, излив в его сильное белое тело всю скорбь, желание и бессильную ярость. Она упала на колени и поцеловала кристалл, чувствуя в глубине своего сердца безмолвную и бессвязную благодарность Эйя, Белым Богам и своим собственным колдовским силам.
Я стану великой колдуньей, подумала она. Любовь никакого мужчины не стоит этого!
ОСТРОВ БОЖЕСТВЕННОЙ УГРОЗЫ
Фанд скорчилась в темноте, прислушиваясь. Хотя тишину не нарушало ни шевеление воздуха, ни шум капающей воды, Фанд знала, что они здесь и слушают ее так же напряженно, как она слушала их.
Она осторожно пошевелилась, вытянув одну ступню и растопырив пальцы, потом сжала и разжала кулаки. Это стало для нее чем-то вроде ужасной игры, единственным сопротивлением, которое она могла оказывать пытке их постоянного внимания. Они хотели, чтобы она умерла, она знала это, они хотели, чтобы она сдалась и позволила своим мышцам сжаться, легким замереть, крови застыть. Хотя Фанд жаждала ласкового избавления смерти, умереть означало позволить им восторжествовать над ней. Какой-то упрямый клочок ее решимости удерживал ее в живых в обломках ее рассудка и духа, заставлял ее сердце биться несмотря на все то, что они с ней делали.
Фанд не знала, сколько времени уже находится здесь. Вся ее жизнь до этого казалось обрывком сна, который задержался в ее памяти надолго после того, как она очнулась, скорее след эмоции, чем воспоминание. Она была счастлива, она знала это. В той жизни было сияющее море, мягкий песок и теплые поцелуи, которые наполняли ее тело светом и жизнью. В ней было лицо, смуглое и гордое, с серебристо-голубыми глазами, в которых горела страсть…
