Половина населения Лхасы — китайцы, но те из них, кто не служит в армии, предпочитают не высовывать носа из дому. Собственно, даже солдаты и офицеры Народной Освободительной Армии Китая тут стараются не привлекать к себе внимания. Они знают, что Тибет, по сути, гигантский гарнизон — дороги, аэропорты и все линии связи построены в целях обороны. Знают они, что тибетцев этот факт уязвляет. В Тибете китайцы чувствуют себя неуверенно и прячут это ощущение за наигранной наглостью; они расхаживают с видом комиссаров или империалистов, но это скорее позерство. Они сознают, что находятся в чужой стране. По-тибетски они не говорят, а обучить тибетцев китайскому не сумели. Более тридцати лет они поддерживали иллюзию, будто государственным языком Тибета является китайский, но в 1987-м смирились и объявили таковым тибетский.
Китайцы намекают, что имеют моральное право решать за тибетцев, как тем следует жить. Но с конца 70-х, когда китайцы отчаялись решить проблемы своей страны политическими методами, они чувствуют себя в Тибете все нервознее. В действительности у китайцев вообще нет права там находиться. Тибетцы и сами, наверно, нашли бы способ обложить налогами богатые семьи, прогнать эксплуататоров, повысить социальный статус Regyaba— сословия мусорщиков и носильщиков трупов — и освободить рабов (рабство сохранялось в Тибете еще в 50-е годы 20 века). Но китайцы, движимые своей деспотичной идеологией, просто не могли не вторгнуться в Тибет и бесцеремонно вмешаться в его дела, восстановив против себя большинство местного населения. На этом китайцы не остановились. Они аннексировали Тибет и присоединили его к Китаю. Сколько бы китайцы ни толковали о либерализации своего политического курса, очевидно, что они ни за что не позволят Тибету вновь обрести независимость.
— Такое ощущение, что ты в другой стране, — признавались мне китайские друзья. Их озадачивали старомодные обычаи и одежда, непостижимые ритуалы тибетского буддизма, воспевание мистического смысла секса в тантрических ритуалах, обнимающиеся и совокупляющиеся фигуры — скульптуры, символизирующие материнско-отеческий принцип «яб-юм», а также громадные, зубастые, пучеглазые демоны, которых тибетцы считают своими духами-заступниками. Даже под скрупулезным надзором китайцев, которые издают циркуляры, строят школы и начинают создавать современную инфраструктуру, Лхаса кажется средневековым городом, ничем не отличающимся от европейских городов того времени: улыбчивые монахи, чумазые крестьяне, праздники под открытым небом, жонглеры, акробаты… Лхаса — город священный, но заодно и торговый: ручные тележки, штабеля овощей, грязные ломтики мяса яка, высушенные на солнце (в сухом тибетском климате их можно хранить целый год, а зерно там не портится вообще по пятьдесят лет). Главное же сходство со средневековьем состоит в том, что почти нигде в Тибете нет канализации.
В Лхасе повсеместно видишь паломников, которые сидят на корточках или выполняют простирания. Они, шаркая ногами, совершают ритуальные обходы каждого святилища по часовой стрелке. Распластываются по каменным ступеням у Джоканга и на каждом шагу в Потале. Простираются и на шоссе, и — на берегу реки, и на склонах холмов. Тибетские буддисты — люди добродушные. Поскольку: паломники сходятся со всего Тибета, Лхаса служит для них местом встречи. Паломники разнообразят жизнь города и заполоняют его рынки. Ими движет благоговейное уважение к Далай-ламе, воплощению бодхисаттвы Авалокитешвары. Паломники читают молитвы, бросаются на землю, швыряют в сторону ступ ступам ячменные зерна и крохотные купюры достоинством в один цзяо (в разговорной речи — «мао»), кидают в чаши ламп кусочки ячьего масла. Самые благочестивые дуют в рожки, сделанные из берцовой кости человека (звучат наподобие гобоя) или носят воду в чашах из теменной части человеческого черепа. Паломники поклоняются разнообразным тронам и ложам Далай-ламы, находящимся в Потале, и даже его узкой кровати в стиле арт-деко, его ванне и унитазу, его магнитофону (полученному в подарок от Джавахарлала Неру) и радиоприемнику. Далай-ламу почитают как живого Бога, но паломники также выказывают уважение изображениям Будды, Цзонхавы — основоположника течения «желтых шапок», а также других Далай-лам, в особенности Пятого, который возвел здания, облагородившие Лхасу. Благодаря паломникам Лхаса — это город гостей, которые в нем не совсем чужие, а потому даже настоящий иностранец чувствует себя здесь своим человеком. Хаос, грязь и позвякивание колоколов — все это создает атмосферу радушия.
Лхаса оказалась единственным местом в Китае, куда я был рад попасть, где я был рад находиться и откуда мне не хотелось уезжать. Мне понравилось, что она такая маленькая и приветливая, что машин нет, а с каждой улицы, хотя они расположены на равнине, открывается потрясающая панорама тибетских пиков. Мне понравились солнце и прозрачный воздух, базары и бойкая торговля скудными запасами антиквариата. Меня заворожила страна, которая стала неразрешимой загадкой для китайцев. Они признавали, что совершили в Тибете серьезные ошибки, но одновременно сознавались, что не знают, что теперь делать. Китайцы не учли, что тибетцы упорны в своей вере; наверно, не поверили, что эти безграмотные улыбчивые люди, которые никогда не моются, способны на столь страстную убежденность. Заезжие партийные руководители разгуливали по улицам с самодовольным и капризным видом. Обычно они приезжали сюда развлечься за казенный счет. Тибет — рай для чиновника-халявщика: покорное население, два неплохих отеля, протокольных мероприятий множество, а расстояние до Пекина настолько велико, что можно творить все, что угодно. Такими праздными командировками и официальными поездками китайцы вознаграждают подчиненных, часто взамен денежных премий. Но халявщики приезжают лишь для того, чтобы поглазеть на достопримечательности. В экономическом отношении Тибет как не развивался, так и не развивается. Полностью зависим от финансовой помощи Китая. В Лхасе китайцы, по-видимому, почти постоянно чувствуют физический дискомфорт: высота, непривычная еда и климат, а также присутствие шумливых тибетцев, которых китайцы считают непредсказуемыми дикарями — в лучшем случае, людьми суеверными и отсталыми, а в худшем — и вовсе неполноценными.
У Лхасы — и всего Тибета — есть еще одна грань: подобно провинции Юньнань, они сделались прибежищем хиппи. Эти хиппи — не чета маргиналам, которых я много лет назад встречал в Афганистане и Индии. Большинство — дети обеспеченных родителей, представители среднего класса: авиаперелеты до Китая им оплачивают родственники. Некоторые добираются до Лхасы из Непала, на автобусах. Мне показалось, что это безобидные ребята. Лучше уж хиппи, чем богатые туристы, для которых власти Лхасы строят дорогие отели и завозят дурацкие деликатесы, а также выделяют новенькие японские автобусы, чтобы тур-группы могли, выехав на рассвете, сфотографировать ритуалы типа Небесного погребения (тибетцы кладут своих мертвецов под открытым небом на съедение стервятникам). Как отмечает Линн Пэн в своей работе о новейшей истории Китая «Новая китайская революция»: «напрашивается вывод, что тибетская культура, уцелевшая вопреки всем самым отчаянным усилиям маоизма и грубой силы, отдана на разграбление туристам». Но я усомнился в таком исходе. На мой взгляд, Тибет слишком широк и недоступен, слишком чужд остальному миру, чтобы кто бы то ни было сумел им завладеть. Тибет показался мне чудом. Для меня это подлинный край света. Тибет похож на ледяные шапки полюсов, но в нем еще пустыннее.
