— Хоть ты не начинай, — попросил он. — С меня и так хватило всего этого. Если честно, самое большее, что я поимел, так это случайное касание ее локтя во время занятий. — Он усмехнулся. — Все прочее — вранье от начала и до конца. Это была ее идея, не моя. Удивляюсь, как она сработала. Я не верил, что получится. Не верил ни секунды. Я и сейчас не могу в это поверить. И я не думаю, что кто-нибудь из них в это поверил. Да ты представь только: я и твоя мама… Даже в мыслях такое невозможно. Однако они не были уверены на все сто. Они называли это «обоснованными сомнениями». И потому решили дождаться родов.
— Значит, мой отец не ты, — сказал я, наблюдая за его лицом, которое то исчезало в темноте, то возникало вновь, освещаемое колеблющимся огоньком свечи.
Он рассмеялся, но тут же подавил смех, втянул его в себя как глоток воздуха.
— Неужто я выгляжу так, как мог бы выглядеть твой отец? — спросил он.
Он повернул ко мне лицо таким образом, чтобы на него падал свет. Нет, мой отец так выглядеть не мог. Его и без того уродливая физиономия была еще больше обезображена следами побоев, которые я сперва принял было за игру теней и света. Его лицо превратилось в сплошной синяк, одна щека была глубоко рассечена и покрыта запекшейся кровью.
— Шугер тоже посчитал, что я не очень похож на твоего отца, — сказал он с усмешкой. — Он подумал, что одной хромоты как признака маловато, учитывая то, какой я есть из себя. И он отделал меня еще сильнее, чем в самый первый раз.
— Это ужасно, — сказал я.
— Ты здесь ни при чем, — сказал он. — Ты не виноват в том, что я не твой отец.
— Кто же тогда? — спросил я скорее сам себя, сомневаясь, что Игги может быть что-то известно на сей счет.
— Ты сам это знаешь, — сказал он.
— Откуда мне знать?
— Ты его знаешь.
Голос его стал резким и отрывистым. Он больше не глядел мне в глаза.
— То есть я должен угадать? — спросил я. — Но это может быть любой из тех мужчин, которых я встречал в городе.
— А тебе и не нужно угадывать, — сказал он тихо.
— Тогда назови его имя!
— Не могу, — сказал он.
— Можешь. Назови.
— Я не хочу… — Он рассматривал носки своих кроссовок. — Не хочу говорить об этом.
— Да ладно тебе, Игги. Просто назови имя, и все.
— Не хочу.
— Это не Эл?
— Нет.
— Иона Плотник?
— Не Иона, — сказал он.
— Я не собираюсь играть в угадалки!
— Ну так не играй.
— Скажи мне имя!
Я сгреб его за худые плечи — слишком сильно — и повернул лицом к себе.
— Ты будешь меня бить? — спросил он. — Отделаешь меня, как Шугер?
— Нет, я не стану тебя бить, Игги, — сказал я.
Он медленно покачал головой:
— Я уже получил достаточно, разве нет?
— Больше чем достаточно, — сказал я. — Это точно.
Я отпустил его и увидел, как гримаса испуга постепенно сходит с его лица, а на ее месте возникает улыбка.
— Это так приятно — не быть битым, — заявил он, растирая руками плечи. — Иногда не получить что-нибудь — это все равно что получить. Типа подарка. Спасибо.
— Игги, — сказал я.
— Извини, Томас. — Он протянул руку к моей голове и откинул мне волосы со лба.
— Ты похож на меня, — сказал он. — Но ты еще только начинаешь узнавать, что ты потерял, а я узнал это много лет назад.
— О чем ты говоришь, Игги?
— Ты уже был внутри нее, когда она приехала в наш город, Томас. Она носила эти чудесные воздушные платья, так что никто не заметил. Но я часто видел ее совсем близко, и я догадался. А потом она и сама мне сказала, потому что уже устала скрывать. Так или иначе, со временем все выходит наружу.
Он покачал головой и впервые раскрыл глаза так широко, что я смог различить их цвет. Они были голубыми.
— Твой отец, — сказал он, — это твой отец.
— Что?! Это же не имеет…
— Имеет. — Он поднялся и отошел к стене, дыша тяжело и хрипло. — Если ты как следует раскинешь мозгами, тебе все станет ясно. Почему она уехала из дому. Почему она забралась в эту дыру. Почему он не пытался ее искать.
— Но кто?..
И тут я запнулся. Наконец я все понял. Никакой загадки тут не было; была лишь голая правда — вещь, с которой я в своей жизни сталкивался крайне редко, так и не научившись отличать ее от фантазий.
— Нет, — я встряхнул головой, — ты не можешь этого знать.
— Томас… — Он приблизился и положил руку на мое плечо.
— Я тебе не верю, — сказал я, отталкивая его руку. — Сейчас я должен побить тебя, Игги. Я должен выколотить из тебя всю душу!
— Но ты этого не сделаешь, Томас, — сказал он. — Потому что ты не такой. В тебе есть душевная теплота. Это у вас семейное. И когда тебе не с кем поделиться этой теплотой, ты теряешься, чувствуешь себя не в своей тарелке. Подумай об этом. Она тоже с этим столкнулась.
Он достал из кармана зубочистку и поджег ее от свечи, а затем приложил ее горящий конец к своей руке. Зубочистка медленно погасла; он не моргнул и глазом.
— Это произошло, когда в семье было большое горе. А горе меняет людей. Люси рассказала мне, как это было. Ее отец был хорошим человеком. Она так и говорила: «Он хороший человек». Люси тоже была очень хорошей. Но когда ты теряешь то, что любил больше всего на свете, может случиться всякое, в том числе дурное, и ты сам не поймешь, как это произошло. Его жена, мать Люси, — она умерла. Они оба были в таком состоянии, что сами не понимали, что делают. Люси так и не смогла это себе объяснить. Какое-то время это дает утешение. Два человека крепче держатся друг за друга, когда весь их мир рушится. Я знаю, как это бывает. Я тоже терял людей. И она сказала: стоит лишь один раз сделать ошибку, и все — сделанного уже не вернешь, оно останется с тобой на всю жизнь. Мрак внутри, мрак снаружи. Со мной то же самое, причем постоянно. Я лишь стараюсь не наткнуться на что-нибудь в этом мраке. Но ей было еще тяжелее. Ты это понимаешь?
— Понимаю, — сказал я, потому что сам в этот момент погрузился в кромешный мрак.
Я чувствовал себя так, будто провалился в бездонную черную яму, из которой мне уже никогда не выбраться. Одновременно все, что было внутри меня, вышло наружу, и это все тоже было абсолютно черным. Со всех сторон меня окружал мрак.
— Она не рассказала об этом даже Анне, — сказал Игги и ухмыльнулся. — Выходит так, что ближайшим ее другом все же был я. Я знаю о ней больше, чем знает кто-либо другой. Они все здесь думали, что она недотрога, рыба бесчувственная. Кто-то даже сочинил про нее стишок. Его можно было прочесть на стенах всех уборных в городе. Как там было… сейчас припомню:
