— Разрешите, говоришь? Сейчас я тебе разрешу, — протянул Козлов, — раз уж ты нас своей болтовней до этого довел. Тебе, товарищ директор, разрешается сесть во-он там и заткнуться на хуй. Доходчиво объясняю? Хоть это до тебя доходит, ты, мудак недоделанный?
Курочкин отступил, весь белый; Козлов откинулся на стуле, выдувая струей воздух, длинно, с отвращением. Володя понял, что ему тоже страшно и хочется сорвать на ком-нибудь злость. Не такого человека ожидал Володя увидеть на верхушке партийной лестницы. Он-то думал, что каста профессионалов, в которую он вступил, делается все утонченнее и утонченнее, чем выше поднимаешься. Вся грубость, насколько ему казалось, была сосредоточена внизу. Микоян куда лучше соответствовал его представлениям о партийном начальстве. Во время этой тирады он передернулся, но оборвать не попытался. Теперь он сидел, держа кулак у рта, поглаживая свои узкие усы костяшкой пальца, вверх-вниз.
Все равно мне кажется, нам надо было с ними поговорить, — сказал Микоян. — Все мы тут советские люди. Это ведь не вражеская акция.
— Откуда вы знаете? — ответил Козлов. — Мы в казацких краях. Это могут быть казацкие группировки, это может быть провокация, все что угодно может быть. Если “все мы тут советские люди” — в его устах формулировка Микояна прозвучала натянуто и слабо, — то вот вы мне объясните, почему вдруг один город взял и с цепи сорвался. В других местах — надписи кое-какие, парочка мерзких анекдотов, бывает, арестуют кого. А тут они горсовет захватили. Есть, по-вашему, разница?
— Да будет вам, — сказал Микоян. — Это единственное место, где произошел взрыв, по той простой причине, что это единственное место, где повышение цен пришлось как раз на снижение зарплаты. Вы цифры видели? Этот товарищ, который вон там трясется, решил ввести новые нормы, все одним махом, а не постепенно, не дожидаясь, пока у него производительность поднимется. В той толпе есть люди, которые 30 % своей зарплаты лишились. Зря вы так — не все потеряно, можно еще поправить дело. Повышение цен не отменишь, но мы можем их обнадежить, предложить что-нибудь по части норм. Нам надо с ними поговорить.
— Что, прямо сейчас, когда нам пистолет ко лбу приставили? — возразил Козлов. Если бы тебе его не приставили, ты бы и думать не стал о разговорах, отметил непослушный голос у Володи внутри. — Нет уж, спасибо.
Они злобно уставились друг на друга.
— Никита Сергеевич ждет от нас отчета, — сказал Козлов и потянулся к телефону, стоящему между ними.
Рука Микояна тоже двинулась, но неуверенно, и он почти сразу остановился. Козлов потряс аппарат, рявкнул на оператора, а потом внезапно принял вид почтительный и серьезный, словно врач, сообщающий плохие новости. Беспорядки, сказал он, были сильные, положение ухудшается. Из трубки до Володи доносилось писклявое бормотание — голос, знакомый по новостям, которые крутят перед фильмом в кино, по телевидению. Впечатление было нереальное: Хрущев вошел в комнату, но ужатый до размеров канцелярской скрепки.
Козлов описывал, как бастующие шли маршем в город, не преувеличивая детали события, но с ужасом, который, как показалось Володе, неким образом отпечатывался прямо на толпе — “бузотеры и хулиганы, Никита Сергеевич”, — как тут в комнату влетел сотрудник в форме с бумажкой, адресованной генералам Северо-Кавказского военного округа. Они склонили над ней головы, потом один из генералов шагнул вперед, похлопал Козлова по руке и протянул ему сообщение.
— Извините, Никита Сергеевич, — сказал Козлов. — Мне только что сообщили, что у центрального отделения милиции стреляли. Говорят, часть собравшихся его штурмуют, пытаются захватить автоматы, отобрать у милиции.
Пауза. Писклявое бормотание.
— Я рекомендую перейти к решительным действиям, — сказал Козлов.
Пауза. Бормотание.
— Уверен, — сказал Козлов. — Время разговоров прошло.
Пауза. Бормотание.
Козлов обратился к Микояну:
— Никита Сергеевич спрашивает, согласны ли вы.
— Но ведь… — начал Микоян.
Козлов приложил трубку к плечу, чтобы заглушить разговор.
— Вы же сами понимаете, что это зашло слишком далеко, — сказал он Микояну. — Настолько далеко зашло, на хуй, что просто не верится. Неужели вы что-то еще собираетесь обсуждать?
Микоян опустил глаза, снова поднял, кивнул.
— Он согласен, — сказал Козлов в трубку. — Немедленно займемся. Не волнуйтесь, к вечеру со всем разберемся. Да. Да. Как только что-то станет известно.
Володя почувствовал глубокое, моментальное облегчение. Конец уже виден; со всем разберутся. Войска разгонят толпу. Все снова будет нормально. Он почувствовал, как узел у него в животе распускается.
Козлов положил трубку. Сделал подзывающий жест. Вокруг них с Микояном столпились, бормоча, референты, быстро появилась масса приказов, нацарапанных на кусочках сложенной бумаги. Один из пишущих указал на Володю.
— Ты, — сказал он. — Ты же местный, так? Вот это отнеси туда, откуда только что пришел.
У Володи упало сердце.
— На машине? — глупо спросил он.
— Да хоть на осле, мне плевать, — ответил референт. — Главное, побыстрее. У нас теперь все по графику.
Володя отшатнулся от стены и заставил ноги вынести себя из прокуренной безопасной комнаты обратно в коридор казармы, к ревущему миру. Последнее, что он услышал, был голос Козлова.
— И пожрать мне что-нибудь нормальное принесите, — говорил тот. — Что за сраный город такой…
Обратно по коридорам, обратно во двор. Пользоваться служебным положением, чтобы уговорить водителя, не потребовалось; он оказался одним из кучки торопящихся посланцев, военных и гражданских, все они сжимали свои сложенные бумажки, все вместе влезли в две “чайки”, стоявшие ближе всего к воротам, все вместе сидели, молча, потея, пока их везли обратно по улицам, до странности обыденным; все вылезли на боковой улице и рассыпались, разбежались выполнять свои поручения.
Володя, пыхтя, поднялся по лестнице здания прокуратуры под растущий шум толпы и вышел, втянув голову в плечи, под незащищенное небо. Солнце было все то же, запах был все тот же. По сути, и шум был, как ни странно, практически тот же.
Он отдал записку мужчине с монашеским лицом — тот опирался на ограждение и покуривал, как будто времени у него было не занимать, — и опасливо взглянул туда. Он ожидал бунта или чего-то подобного; однако, что бы там ни происходило у отделения милиции, на площади стояла лишь масса народа в том же спокойном гневе, что он видел прежде. Некоторые скандировали, кричали, обращаясь к пустому балкону здания горкома: “Микояна пришлите!” “Пускай Микоян выйдет!” Многие уселись на траву парка, словно во время вылазки на природу, только без еды. Повернутые кверху лица поблескивали, словно зернышки риса.
— Вижу, кое-кто собрался с духом все-таки, — сказал человек в штатском. — Ну, ребята, давайте. Теперь уже недолго. Все по уставу, сами знаете, что делать.
