Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
— Я тебе как мать говорю.
К весне они остались в доме одни. Все остальные жильцы выехали, и только три ведьмы удерживали оборону на последнем этаже. Внизу поселились бомжи, несколько раз на Варю пытались напасть, припугнуть, и она обзавелась газовым баллончиком, Елена Викторовна вооружилась филологическим матом, а баба Люба никуда не выходила и лишь иногда ступала на лестничную клетку, и ее громовой голос вместе с ведрами ледяной воды обрушивался на головы подростков, забегавших в подъезд понюхать клей «Момент».
Потом отключили газ, вырубили электричество и осталась только вода. Дом перестраивали, от отбойных молотков дрожали стены, в воздухе стояла пыль. Последний переулок, бывшее московское захолустье, район дешевых публичных домов, куда в былые времена даже снегу стыдно было падать, становился элитным убежищем для бандитов. Все больше приезжало сюда дорогих машин, из которых выходили дорогие люди. Возле них вертелась куколка, уверенно объясняла и отвечала на вопросы, бросая взгляд на последний этаж, дорогие люди хотели завладеть этажом целиком; трем ведьмам предлагали на выбор любой район. Жизнь в центре становилась не по карману. За излишки площади в квартире приходилось платить. Ах, если бы снова объявился папа и дал новую порцию денег!
Но вместо папы Елену Викторовну разыскали шведы. Варяги были смущены, пристыжены, просили прощения за давнюю историю, говорили, что сами были поставлены в ложное положение, и смиренно предложили профессору приехать с курсом лекций в Упсалу на полгода, год, пять лет или на сколько ей захочется, с семьей или одной, как ей будет удобнее, намекали на возможность обратить прошлый казус в свою выгоду, попросив у короля политического убежища. Предложение было как нельзя кстати, и Елена Викторовна вынесла его на семейный совет. Время было смутное, баба Люба продолжала жить в виртуальном мире автомобильных аварий, бандитских разборок, старинных фотографий и гравюр, не желая перемещаться на эту сторону реальности, Варе задерживали зарплату, проклятый испанец-репетитор все повышал цену за ночь, как если бы перед ним была не Оля Мещерская, а царица Клеопатра, и отказывать ему было так же абсурдно, как и соглашаться. Идея все бросить да перенестись в не ведающий потрясений, не ставящий человека перед таким выбором мир казалась спасительной. Однако, к удивлению Елены Викторовны, Любовь Петровна ее не поддержала.
— Меня отсюда только вперед ногами вынесут.
— Но ты же сама говорила про Варю…
— Вот Варенька пусть и едет. Или там церкви православной нет?
— Там женщины священники.
— Тогда это для тебя, — молвила баба Люба, и у Елены Викторовны даже не нашлось сил с ней спорить.
А шведы, видимо, действительно чувствовали себя виноватыми, они продолжали спрашивать, чем могли бы помочь, и, видя их нелицемерное усердие, ученая женщина попросила устроить на работу ее дочь. Через неделю Варю взяли работать в фармацевтическую фирму, которая открыла в Москве свое представительство.
Сначала она была секретарем, обучалась общению с компьютером и факсом, уставала так, что едва доносила ноги до дома: западный ритм казался ей издевательством над здравым смыслом; но постепенно освоилась, и работать стало легче. К тому же за деньги, что она получала, можно было всякое вытерпеть.
А Машка осталась позади. Машка была похожа на дребезжащий «жигуленок», который катил по колдобинам родной страны. Справедливость восторжествовала, все сестры получили по серьгам. Варя купила себе права, купила «Альфа-Ромео» и оторвалась от плацкартного вагона, так что расстояние вряд ли могло когда-нибудь сократиться. Перед ней наконец открылась жизнь. С помощью денег, потому что другого ключа к этой двери не существовало.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ИМПЕРИЯ
Глава первая Гентские старики
Год спустя после ареста в сельве Анхель Ленин Сепульведа со стопроцентными документами на имя швейцарского дантиста Мартина Штауффахера отправился через Сантьяго в Брюссель. Он покидал теперь не только свою страну, но и весь отполыхавший континент с горьким чувством изгнанника и пораженца, но несломленный. Люди, которые заказали его освобождение, обещали ему новую деятельность, но повели себя освободители странно. Его должны были встретить в аэропорту, однако брюссельский «Скипол» был пуст. Несколько дней Анхель прожил в гостинице «Ван-Бель» рядом с марокканским кварталом и с утра приезжал в аэропорт, надеясь, что встречавшие перепутали дату. Но никто его не искал. Аэропорт жил своей жизнью, люди перемещались по миру, улетали и прилетали, по одним коридорам проходили беспечные, счастливые от рождения европейцы, по другим граждане более низкого сорта — турки, арабы, африканцы, русские, китайцы, среди которых, оскорбленные, томились в шортах американцы и за это унижение отыгрывались у себя на родине.
Анхель поднимался в кафе, которое выходило на взлетно-посадочную полосу, глядел, как садятся и отрываются от земли тяжелые «боинги», «конкорды», «илы» — весь мир был представлен здесь. А между тем деньги кончались, и знаменитый революционер впервые попал в положение заурядного эмигранта. Он привык к хорошей еде, дорогим гостиницам и автомобилям, но ночевать приходилось в католическом приюте, есть искусственный суп в благотворительной столовой. От нечего делать он бродил по хаотичному зеленому Брюсселю, смешивался с толпами туристов на засаженной цветами площади перед ратушей, глазел на писающего мальчика, пялился на женщин, сидевших за столиками в открытых кафе, и не мог отделаться от ощущения, что за ним постоянно следят.
Три недели спустя он уехал во фламандскую часть страны. Гент оказался маленьким, сухим, красивым и совершенно лишенным зелени городом. Вокруг лежала прибрежная равнина, несколько каналов, скучный пейзаж и ни одного холма на горизонте. Анхель изнывал. Однажды, бродя по надоевшему ему городу со старыми церквами, увидел вывеску на испанском языке: «Casa Chile» *.
Невысокая, похожая на мышь женщина с маленькими круглыми глазками и плоской грудью открыла ему дверь, провела внутрь обычного фламандского дома и велела обождать. На стене висели знакомые пейзажи: Пуэрто-Монт, Вальдивия, заснеженные вулканы, дом Неруды в Исла-Негра, холм Санта-Люсия, Атакама, Вальпараисо с его домами, разбросанными по склонам гор, южная сельва, берег Тихого океана, цветы копиуэ и Огненная Земля — он смотрел на все со странным чувством нежности и обиды. А потом увидел большой портрет. Человека, на нем изображенного, Анхель Ленин узнал тотчас же и вздрогнул. Ему была неприятна эта встреча. Человек смотрел без укора, скорее сочувственно и слегка насмешливо, и это насмешливое сочувствие пробуждало в душе Анхеля тревогу. Он не мог понять, за что может жалеть и от чего предостерегает его немой собеседник.
— Мой сын.
Анхель обернулся и увидел высокого прямого старика с впалыми щеками и тонкими губами, который мог бы и не говорить этих слов: сходство двух Супов было разительным.
— В этом доме раньше останавливались чилийские эмигранты, — пояснил старик с достоинством. — А теперь — все несправедливо изгнанные с родины.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
