Что же касается Кента, то с ним и того хуже: он идет на эшафот. На пути из Блуденца в Линдау и из Линдау в Париж он десять раз мог бы бежать: ведь их везли не под конвоем, а просто сопровождали. Шаг в сторону — и он бы исчез. Но Кент продолжает идти прямо вперед, навстречу смерти.
Поезда порой опаздывают…
С 8 мая 1945 года расследование деятельности «Красной капеллы» пошло по второму кругу. Немецкая контрразведка нанесла организации ряд тяжелых, но беспорядочных ударов. Английские, американские, французские, бельгийские, голландские секретные службы приняли эстафету. Используя в своей работе более широкий арсенал средств, они проявляли терпение и последовательность; в отличие от немцев, времени у них было достаточно. Прежде всего — конечно, в целях безопасности, — они решили взять на учет оставшихся в живых членов «Красной капеллы» и узнать, не возобновили ли те свою разведывательную деятельность. Вот почему за бельгийцами из «Симекско», французами из «Симекс», Клодом Спааком, Жоржи де Винтер и всеми другими было установлено наблюдение.
С началом «холодной войны» слежка стала не только постоянной, но хуже того — усилилась до такой степени, что некоторые бывшие агенты сети стали задумываться, не ставят ли им в вину их прошлую деятельность, не стало ли теперь преступлением то, что они помогали советским войскам победить в Сталинграде. Поскольку большинство из них и так не слишком хорошо разобрались в грандиозных событиях, участниками которых оказались (это признак хорошо организованной сети: только руководители должны иметь цельное представление обо всем), такой неожиданный поворот окончательно убедил их в том, что мир безумен (они узнали также, что он неблагодарен, поскольку их не признали участниками движения Сопротивления).
Практический интерес западных служб к «Красной капелле» проявился сразу, но утратил остроту после того, как все расследования подтвердили непричастность бывших членов организации к разведывательной деятельности после войны. Теоретический же интерес к сети пока довольно незначителен, но со временем будет лишь возрастать (сегодня изучение деятельности сети включено во все программы «университетов» разведки). Ведь надо было знать, как действовала эта организация, превосходившая все до сих пор известные — как с точки зрения личного состава, так и по охвату географического пространства и достигнутым результатам—организации, создавшая совершенно необычные формы конспирации, мастерски использовавшая «коммерческую крышу», вербовавшая свои «источники» в верхнем эшелоне вражеского лагеря; сумевшая, наконец, соединить достоинства сети Сопротивления с профессиональным мастерством агентов, сплав, из которого родился шедевр разведки.
Не имея возможности допросить руководителей «Красной капеллы», западные службы попытались получить ответ из уст их противников. Охота за членами зондеркоманды началась задолго до окончания войны, и союзники старались захватить как можно больше агентов абвера и гестапо, работавших против сети. Французские службы заполучили «львиную долю»: Райзера, Шваба, Балла, Рихтера и других. К бельгийцам попали Фортнер и брюссельское гестапо. Англичане увезли Коппкова в Эдинбург. Из тех, кто мог рассказать им историю «Красной капеллы», американцы захватили только Рёдера,[15]но это не имело значения, потому что не за горами было время, когда у западноевропейских спецслужб уже не останется секретов от американского Старшего Брата.
Таким образом, в течение нескольких лет во всех тюрьмах Европы велись беседы о «Красной капелле». Но нигде не говорили о ней столько, сколько на Лубянке, где собрался цвет компании: Треппер, Панвиц, Кент, Венцель и другие.
О чем же мог спрашивать их Директор?
То, что Фортнер обнаружил конспиративную квартиру на улице Атребат, для Большого шефа было серьезным поражением, предвещавшим катастрофические последствия. Он замораживает свою брюссельскую команду на шесть месяцев. Директор не понимает, почему провал одного звена повлек за собой такие меры предосторожности в тот момент, когда Россия борется за существование. Советские генералы не дают отпусков потерпевшим поражение войскам: они снова бросают их в атаку. Треппер отвечает, что на месте ему легче судить, как надо поступить. Верно, Директор действительно находится не на месте событий, но так же верно и то, что ему незачем там находиться, как главнокомандующему незачем быть на передовой: полную картину боя оттуда не увидишь. Но эти споры о тактике не так важны. Дело в том, что между Директором и руководителем сети существует принципиальное разногласие: первый легко жертвует берлинской сетью, либо безгранично веря в нераскрываемость своих кодов, либо полагая, что подобная жертва оправданна; другой считает, что никакая мера безопасности не может быть лишней, если речь идет о спасении людей. В Центре осторожность называют трусостью, и возникает сомнение: а не теряет ли Большой шеф хладнокровие?
После сообщения об аресте «пианистов» и их предполагаемом предательстве утвердительный ответ, по-видимому, напрашивался сам собой. Функшпиль? Само слово и то, что оно означает, нам известно сегодня, но надо понимать, что в 1941 году это было нечто новое; функшпилю суждено было стать великим изобретением последней войны в сфере разведки. Функшпиль? Директор, может быть, и поверил бы в него, если бы так называемые «завербованные» радисты передавали ему большое количество ложных сведений, но это было не так. Так что же? Его хотят убедить, что гестапо прилагало столько усилий для разгрома сети только для того, чтобы затем продолжить ее деятельность? Треппер настаивает на своем; неустанно, как Кассандра, он повторяет, что все идет плохо, тогда как «пианисты» из Бельгии уверяют, что все идет хорошо. Затем он протестует и угрожает; оскорбляет Центр своим неповиновением — нет, настоящим предательством! — поскольку передает важнейшие донесения через канал ФКП, который связан с организацией Димитрова, а не с организацией Директора, — и какие донесения… Эти радиограммы бросают тень на Центр. Сеют панику! «Возможно, предатели проникли в наши секретные службы» — вот что Большой шеф заявляет голосом Димитрова могущественному Центральному Комитету! О, надо не так много, чтобы Директор поддался укоренившемуся пороку русских спецслужб: подозрительности. В Центре всех и всегда подозревают. В чем? Только выбирай: левый уклон, правый уклон, слишком большой интерес к женщинам, небезразличное отношение к мужчинам, слабость к деньгам, троцкизм, связь с «Интеллидженс сервис»… Руководитель сети, дела которой идут плохо, подозревается в саботаже; если же сеть работает хорошо — осторожность и осторожность; должно быть, это двойной агент, ведь противоестественно, что у него нет провалов. Ну, а Треппер? С самого начала войны он все жалуется, ругается, упрекает. Осторожен, как змея, а его хотят видеть храбрым, как лев. Все время стонет по поводу нехватки радиопередатчиков. Предатель? Пожалуй, нет оснований считать его предателем, но возложенная миссия ему явно не по плечу. Директор держит его под особым наблюдением.
