– Самая прелесть тут в том, – продолжил старый профессор, – что я никуда и не прятал свой передатчик. Более того, он торчал в Обсерватории на самом виду. Это же был наш десятиметровый прибор.
Глаза Садлера изумленно расширились:
– Простите, что-то я не понимаю.
– А вы задумайтесь на секунду, что именно делает телескоп. – В голосе Молтона появились типичные интонации университетского профессора, каковым он и был после ухода из Обсерватории. – Этот прибор собирает свет, идущий с крошечного участка неба, а затем точно фокусирует его на фотографической пластинке либо на щели спектрографа. Но неужели же вам не понятно, что телескоп может работать и в другую сторону?
– Кажется, начинаю улавливать.
– Моя программа предусматривала использование десятиметрового прибора для исследования слабых звезд. Я работал в невидимой части спектра, в далеком ультрафиолете. И вот, достаточно было заменить обычные приборы на ультрафиолетовую лампу, как в моих руках оказался невиданной мощности и точности прожектор; посылаемый им пучок света мог быть зарегистрирован только на крошечном участке неба. Ну а наложить на пучок сигнал – задача и вовсе тривиальная; я мог бы прямо работать на ключе, но предпочел спаять автоматический модулятор.
Садлер понемногу переваривал услышанное. После объяснения идея казалась до глупости простой. Да, конечно же, любой телескоп, если подумать, способен работать в обе стороны – собирать свет, приходящий от звезд, или посылать практически параллельный луч к ним – достаточно только посветить с того конца, куда обычно смотрят Молтон сделал из самого крупного в истории телескопа самый мощный в истории электрический фонарик.
– А куда вы посылали свои сигналы? – поинтересовался он без особого уже интереса.
– Примерно в десяти миллионах километров от нас крейсировал корабль Федерации. Даже на таком расстоянии мой пучок оставался очень узким, так что требовалась чрезвычайно точная навигация. Мы договорились, что корабль будет всегда стоять на линии между Обсерваторией и одной слабенькой северной звездочкой, никогда не уходящей у нас за горизонт. При необходимости передать сообщение – у нас, конечно же, были определенные договоренные часы – я попросту набирал на пульте координаты этой звезды и был совершенно уверен, что сигнал дойдет. На борту корабля имелся небольшой телескоп с ультрафиолетовым детектором. А уж дальше они связывались с Марсом по самому обычному радио. Я иногда задумывался, до чего же, наверное, им там скучно – торчать на одном месте, ничего не делая, и только ждать, когда же я соблаговолю послать свою ультрафиолетограмму. А ведь я, случалось, по многу дней ничего не передавал.
– Но есть и другой интересный момент, – заметил Садлер. – Каким образом вся эта информация поступала к вам?
– О, тут был даже не один способ, а два. Само собой, мы получали все, какие есть, астрономические журналы. Мы договорились, что я буду просматривать в некоторых из них – вот, кстати, припоминается «Обсерватория» – определенные страницы. Тайнопись флюоресцировала только в далеком ультрафиолете, никакая обычная ультрафиолетовая лампа ее не обнаруживала.
– А второй способ?
– Каждую неделю я выезжал в Сентрал-Сити и обязательно посещал спорткомплекс. Раздеваясь, ты запираешь свою одежду в шкафчик, но сверху двери этих шкафчиков прилегают неплотно, там такие щели, что можно просунуть что угодно; иногда поверх моего хозяйства оказывалась пробитая перфокарта. Вещь вполне невинная и заурядная, они валяются не только у вычислителей, но и в каждой комнате Обсерватории. Для отвода глаз я взял за привычку всегда иметь при себе пару этих карт. Вернувшись домой, я читал карту и при первой же связи отсылал ее текст. Я даже не знал, что именно посылаю – все сообщения шли шифром. И я так и не узнал, кто же именно мне их подкидывал.
Молтон замолк и несколько секунд с интересом оглядывал Садлера.
– В целом, – заключил он, – я не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь шансы. Единственная опасность состояла в том, что ваши люди поймают кого-нибудь из информаторов и выйдут через него на меня. Но ведь и в таком случае я бы скорее всего выкрутился. Каждый элемент использовавшегося мной оборудования имел и другое, самое нормальное назначение, даже модулятор являлся частью неудачного анализатора спектров, который и пора было вроде бы разобрать, но все никак руки не доходили. А каждый сеанс связи продолжался всего какие-то минуты – за это время я успевал передать очень много, а потом переходил к работам по программе.
Садлер смотрел на старого астронома с нескрываемым восхищением. Сам он чувствовал себя гораздо лучше – наконец-то удалось справиться с застарелым комплексом неполноценности. Вряд ли нашелся бы гениальный сыщик, способный поймать Молтона за руку, – во всяком случае, пока тот ограничивал свою деятельность пределами Обсерватории. Так что вся вина лежит на контрразведчиках из Сентрал-Сити и «Проекта Тор», которые не сумели обнаружить – и перекрыть – утечку информации.
Однако Садлер хотел и никак не решался задать еще один вопрос. Вопрос, собственно говоря, никаким боком его не касавшийся. Как именно передавалась информация – перестало быть тайной, но вот почему…
Ответы тут могли быть самые разные. Вся прошлая история наглядно свидетельствовала, что люди, подобные Молтону, не становятся шпионами ради денег или власти, или по иным, столь же тривиальным причинам. Не подлежало никаким сомнениям, что ступил он на этот путь под влиянием сильного эмоционального побуждения и следовал ему с глубокой внутренней уверенностью в собственной правоте. Была, конечно же, и некая логика, подсказавшая профессору, что необходимо поддержать Федерацию против Земли, но в случаях, подобных этому, одной логикой не обойдешься.
Ну что ж, пусть этот секрет так и остается секретом.
Судя по всему, Молтон прочитал мысли Садлера; поднявшись из-за стола, он подошел к большому книжному шкафу и отодвинул в сторону деревянную панель.
– Как-то, – сказал он, не оборачиваясь, – я натолкнулся на одну цитату, доставившую мне большое утешение. Не знаю уж, следует считать эти слова циничными или нет, но в них много правды. Принадлежат они Талейрану, французскому политику, жившему лет четыреста назад. И сказал он следующее: «Что можно считать предательством? Это полностью зависит от даты». Попробуйте задуматься над этим, мистер Садлер.
Молтон вернулся к столу с двумя рюмками и объемистым графином.
– Мое хобби, – сообщил он Садлеру. – Гесперское, урожай прошлого года. Французы, конечно же, смеются, но я считаю, что оно не уступит ни одному земному сорту вина.
Их рюмки слегка соприкоснулись.
– За мир между планетами, – провозгласил Молтон. – И пусть ни одному человеку не придется больше заниматься тем, чем занимались мы тридцать лет назад.
Перед пейзажем, удаленным от них в пространстве на четыреста тысяч километров, а во времени – на два столетия, шпион и сыщик кивнули друг другу, улыбнулись и выпили. Каждого из них переполняли воспоминания, но теперь в этих воспоминаниях не было ни капли горечи. Больше говорить было не о чем, для них эта история закончилась.
