— Ну что, Розалина, ты можешь отдохнуть, можешь поспать. Ты заслужила.
Джакоби выключил подсветку. Аквариум, который стоял в дальнем углу кабинета, потонул в сумраке.
— Спи, спи моя маленькая, а я еще должен поработать. Я еще хочу посмотреть кое-что из своего архива.
Доктор подошел к высокому шкафу, открыл дверь и наугад вытащил толстую кожаную папку. Он удобно устроился в кресле, взял остро отточенный карандаш и развернул историю болезни одной из своих пациенток.
Но это была не просто история болезни, это был дневник доктора Джакоби. Он записывал все свои впечатления о больной, все свои мысли, которые она вызывала в нем.
Если бы кто-нибудь прочел эти записи, то он явно засомневался бы в здравости рассудка доктора. Но сейчас это доктора мало интересовало. Он переворачивал страницу за страницей, вчитываясь в буквы своего неразборчивого почерка. Он вновь и вновь переживал все встречи с несовершеннолетней умалишенной, которая рассказывала доктору свои страшные сновидения, рассказывала то, как ее одиннадцатилетней изнасиловал отчим.
Четырнадцатилетняя пациентка спокойно, как на исповеди, рассказывала ему все самые мельчайшие детали, рассказывала, что говорил отчим, какие у него были руки, какие у него на пальцах были толстые искривленные ногти.
Доктор причмокивал, вспоминая выражение лица несовершеннолетней пациентки, и время от времени он представлял себя на месте ее отчима.
Потом доктор резко перевернул несколько страниц и вытащил большую цветную фотографию. Девушка была снята в полный рост. Она полуобнаженная сидела в большой белой палате на узкой металлической кровати и смотрела прямо в объектив аппарата. Доктор вспомнил, при каких обстоятельствах ему удалось сделать этот фотоснимок. Он вспомнил, как отослал дежурного врача, как завел свою пациентку в свободную палату, попросил раздеться, усадил на кровать и несколько раз щелкнул. Девочка покорно выполняла все просьбы седовласого психиатра, надеясь, что он сможет помочь ей и избавит от страшных кошмарных видений, которые преследовали ее каждую ночь, после того, как ее отчим выпал из окна седьмого этажа и разбился.
Но от дел минувших доктор решил перейти к событиям последних дней. Он открыл выдвижной ящик письменного стола, достал аудиокассету, долго вертел ее в руках, наконец, решился.
— Двадцать третье февраля, — громко, как на приеме в кабинете прочел он надпись на кассете.
Он подошел к магнитофону и вставил кассету, еще несколько секунд не решаясь нажать на клавишу воспроизведения.
Он вновь зачерпнул пригоршню соленых орешков и вновь с хрустом принялся разгрызать их. Несколько крошек застряло в его седой кучерявой бороде. Он смахнул их рукой, но одна крошка не хотела выпадать и доктор зло, вместе с седым жестким волосом, вырвал ее.
— Черт, как больно, — сказал он, отбросив курчавый волос в сторону. — Так, так, — сам себе повторил доктор, — а теперь пришло время принять мой вечерний
обычный коктейль.
Доктор открыл бар, вытащил две темно-зеленые бутылки и стакан, обернул бутылки и наполнил стакан на две трети.
«Это будет хороший и приятный вечер. Я смогу расслабиться и отдохнуть», — сам себе повторял доктор, усаживаясь у магнитофона.
Он сделал большой глоток, посмаковал напиток и нажал кнопку магнитофона. Из динамика послышался немного взволнованный девичий голос.
«Привет, доктор, как дела? Это Лора Палмер, если вы сами не догадались. Записываю для вас еще одну из пленок, которые посылаю вам в тех конвертах, что вы мне дали.
Сегодня четверг, двадцать третье. Мне так все надоело. Вообще-то у меня какое-то странное настроение. Похоже, Джеймс очень славный, но он такой глупенький. Я давно должна была встретиться с вами, доктор Джакоби, потому что сейчас я не могу видеть рядом только ч прочее. Я уверена, что сегодня ночью заблужусь в лесу, Просто уверена. Помните, я вам рассказывала об этом странном человеке? Ну так вот…»
Все это время, пока из динамиков звучал голос Лоры Палмер, доктор похрустывал соленые орешки, удовлетворенно потирал руку об руку, ухмылялся, расхаживая по кабинету.
Проходя мимо искусственной пальмы, он снял подвешенный к одной из ее ветвей большой кокосовый орех. Он был мохнатый, как настоящий, но доктор знал, что в нем лежит, для чего он предназначен.
Он уселся в мягкое кресло, положил большущий кокосовый орех себе на колени и одел стереофонические наушники, отключив звук динамика. Джакоби сидел и улыбался. Его глаза заволокла густая маслянистая пелена. Он повернул орех, и тот развалился на две части. Доктор опустил руку и вытащил из одной половинки ореха серебряную цепочку с подвешенным к ней кусочком золотого сердечка. Доктор Джакоби был как все итальянцы очень сентиментальным. По его щекам побежали слезы. Он вертел перед глазами сердечко и зачарованно смотрел на него, не стесняясь своих слез.
Это продолжалось довольно долго, пока, наконец, не кончилась запись. После этого Джакоби повесил орех на искусственную пальму, снял наушники, несколько раз потянул носом, промокнул слезы на глазах и вытащил черную папку. Он долго возился, развязывая тесемки, наконец, высыпал все ее содержимое на пол, прямо к его ногам. Потом опустился на колени и принялся рассматривать содержимое.
Это были сотни фотографий: лица, глаза, руки. Доктор знал каждый снимок, ему даже не нужно было переворачивать их и смотреть на обратной стороне аккуратные записи, которые он сам приклеил. Все подростки-девочки, изображенные на фотографиях, были его пациентками. Это из-за них, из-за этих больных, из-за этих умалишенных ему пришлось уехать из Сан-Франциско в маленький провинциальный Твин Пикс.
Там, в Сан-Франциско, в центральной психиатрической клинике восходила звезда карьеры доктора Джакоби. И там же она закатилась. Его завистники, конкуренты обвинили доктора Джакоби в нарушении врачебной этики. Если бы не влиятельные друзья, сидеть бы ему в тюрьме, и лишился бы он своего врачебного диплома. Но приятели помогли, и доктор смог выйти сухим из воды. И сейчас, здесь, в Твин Пиксе, он по вечерам любил вспоминать свои былые подвиги, свои эксперименты, рассматривая сотни фотографий, повторяя имена больных детей.
«Марта, Сюзи, Люси, Дженни, Крис, — сам себе говорил доктор, рассматривая перепуганные глаза девочек-подростков на фотографиях, — как я вас любил, как вы мне все нравились! Да, я действительно талантливый врач, ведь я легко смог внушить всем вам доверие и вы рассказывали мне свои самые сокровенные секреты, делились со мной всем тем, что не рассказали бы даже на исповеди священнику. Я — выше священника, я — ваш бог» — сам себе повторял доктор Джакоби, складывая аккуратными пачками рассыпанные разноформатные фотографии. Но любоваться и рассматривать мертвые фотоснимки доктору быстро надоело. Видимо, сегодня было не то настроение. Он их аккуратно сложил, педантично завязал все три шелковых шнурочка и положил папку на дно ящика письменного стола, аккуратно повернул ключ и спрятал его в подвешенный кокосовый орех.
