Арес повернулся к Грегору, глаза его горели лихорадочным огнем.
— Я скажу им, что это была моя идея! Что это я не дал тебе убить Мортоса… я… я… я сломал твой меч и… да! Это должно сработать — ты ведь вернулся домой без меча! А потом я заставил тебя передать Мортоса Живоглоту, потому что я… я вступил в заговор с крысами! Они в это поверят, непременно — меня многие здесь ненавидят и считают способным на что угодно, вплоть до предательства!
Грегор уставился на Ареса с недоверием. Он что, действительно думает, что Грегор на это согласится?!
— Даже не думай! Я тебе не позволю так поступить! Наоборот, это я, я один решил не убивать Мортоса, и только я принял решение передать его Живоглоту. Если кто-то из нас двоих невиновен и кого-то следует освободить — так это ты, Арес.
— Мне это не поможет, Наземный. Я все равно должен умереть, виноват я или нет — они слишком этого хотят. Нам надо попытаться спасти хотя бы тебя. Подумай о своей семье, — взмолился Арес.
Грегор подумал. И это было ужасно. Сначала Босоножка, теперь он. Но он не мог, не мог бросить Ареса, предать его, обречь на погибель. Да и его семья никогда не одобрила бы такого поступка — солгать и позволить Аресу умереть за то, чего он не совершал.
— Нет, — твердо сказал Грегор. — Даже ради моей семьи я никогда не смогу так поступить, Арес.
— Но… — начал Арес.
— Нет.
— Но тогда мы умрем оба! — отчаянно воскликнул Арес.
— Значит, так тому и быть.
Они сидели друг против друга, пытаясь успокоиться.
Потом Грегор спросил:
— А… как они это сделают?
— Тебе не понравится мой ответ, — буркнул Арес.
— Скорее всего. Но я хотел бы знать.
— Они свяжут мои крылья и твои руки и сбросят нас с очень большой высоты на камни, — сказал Арес.
Это был самый страшный и самый частый кошмар Грегора. Сколько он себя помнил — ему порой снились такие сны, в которых он падал вниз… летел беспомощно с огромной высоты… и вот-вот должен был разбиться о землю…
Как Генри. И король Грызер. Он слышал их жуткие предсмертные крики, когда они падали, видел их распластанные тела внизу, на камнях…
На секунду его охватила паника, сердце бешено билось в груди, в ушах звенело. Но даже теперь, зная, что его ожидает, принять предложение Ареса он не мог.
Маленькое окошечко внизу двери внезапно со скрипом распахнулось, и появились две миски с едой. Окошечко захлопнулось снова.
Было странно и невозможно даже думать о еде в такой момент, но неожиданно для себя Грегор понял, что страшно голоден — от запаха еды под ложечкой засосало.
— Не хочешь перекусить? — спросил он Ареса.
— Я думаю, нам это не помешает, надо поддерживать силы, — ответил тот. — Всегда может подвернуться возможность бежать.
В мисках были какая-то каша типа овсянки и ломоть хлеба.
Это была не самая изысканная еда на свете, но после множества дней строгой диеты на сырой рыбе она показалась просто восхитительной. Грегор набросился на еду и проглотил все в мгновение ока. И ему стало немного легче.
Ведь то, что их в чем-то обвиняют, не означает, что их непременно признают виновными. Возможно, когда Трибунал выслушает их объяснения и версию того, что произошло, их оправдают и поймут. И потом Нерисса… остается еще Нерисса!
— Так, значит, что бы ни решил Трибунал, если Нерисса захочет, она может оставить нас в живых? — спросил он у Ареса.
— Да, она может избавить нас от казни. Но, Наземный… ведь я позволил ее брату умереть, — напомнил Арес.
— Да. Но знаешь, что она мне сказала? Что это справедливо. Потому что если бы Генри не умер — умерли бы все остальные, — постарался утешить его Грегор.
— Да? Она так сказала? — удивился Арес. — Представляю, сколько долгих ночей она провела без сна, прежде чем пришла к такому заключению.
— А она правда что-то такое видит? Ну, я имею в виду — будущее?
— Да, правда. Я был свидетелем. Но она еще слишком юная, и этот дар для нее скорее мучение. Она видит много такого, что не может объяснить, и много такого, что ее пугает. И временами ей кажется, что она сходит с ума, — сказал Арес с сочувствием.
Грегор промолчал — он сам не был уверен в том, что она не помешанная.
Дверь открылась, и в помещение вошли гвардейцы.
— Настало время слушаний по вашему делу, — сказал один из них.
Надежды на то, что удастся сбежать, сразу улетучились — руки Грегора завели назад и связали, а крылья Ареса примотали веревками к телу. Вообще все выглядело так, будто их готовят к скорой казни.
Гвардейцы взвалили обездвиженного Ареса на плечи и довольно бодро понесли вверх по ступенькам — Грегор едва за ними поспевал.
Так они оказались в другой части дворца и вошли в зал заседаний. Здесь Грегору еще бывать не приходилось. Когда судили Ареса, намереваясь приговорить его к изгнанию, суд проходил в каком-то другом зале, обстановка в котором была не такой официозной.
Здесь же стоял большой каменный стол, возле него три кресла.
«Это для судей», — понял Грегор.
Прямо за центральным креслом возвышалась платформа, на ней — трон.
Справа, если стоять лицом к столу, была трибуна для свидетелей: большой каменный куб, к которому вели три ступеньки. Он был установлен таким образом, что не только судьи, но и все, кто присутствовал в зале и сидел на скамьях, идущих от пола до самого потолка, могли видеть того, кто стоял за ней.
Свободных мест не было — все скамьи были заняты людьми и летучими мышами. И хотя все смотрели на Грегора и Ареса с нескрываемой злобой, в зале царила удивительная тишина. Грегор подумал, что ему было бы легче, если бы они кричали.
Грегора повели на площадку перед судейским столом. Ареса опустили на пол прямо за ним. Услышав шаги за спиной, Грегор повернулся и увидел Говарда и Андромеду. Они тоже были связаны и выглядели подавленными.
— А вы-то что здесь делаете? — воскликнул Грегор.
— Мы тоже обвиняемся в измене, — с горечью сказал Говард.
— Но как же так?! — Грегор ничего не понимал. — Вы ведь Мортоса и в глаза не видели!
— В том-то и дело, — ответил Говард.
Грегор догадался, что тот имеет в виду. Говард и Андромеда обвинялись в измене потому, что не выполнили до конца свою миссию, а вернулись в Регалию с раненым Маретом.
— Но ведь это я заставил тебя вернуться! — возразил Грегор.
— Никто не может заставить меня что-либо сделать, — спокойно произнес Говард. — Я вернулся потому, что это было и мое решение.
— Ну, ты же понимаешь, я говорю о другом, — сказал Грегор.
