Последний документ в досье — краткий отчет следователя («…исходя из его окружения и очевидного отсутствия угрызений совести велика вероятность повторных противоправных действий со стороны Хейгена…»), подготовленный для прокурора по этому делу. Здесь же подколоты четыре страницы выдержек из прослушки ФБР, в которых двое неустановленных подозреваемых говорят, что должны найти кого-нибудь, чтобы «разобраться» с этим «ирландским дятлом Хейгеном», и что ему уже следует «подыскать себе кладбище». Страница нотариально засвидетельствована и подписана двумя агентами ФБР.
Также в отчете указан номер телефона следователя окружной прокуратуры, работавшего с этим делом, — женщины по имени Джанет Келли.
Несмотря на субботу, он набирает номер и извиняется, узнав, что попал домой. Поначалу она страшно напугана, что ей звонят в такую рань в субботу. Джанет Келли больше не служит в окружной прокуратуре. Ушла год назад на управленческую должность в отдел исправительных учреждений. Дюпри еще раз просит прощения, на этот раз за ранний звонок, и спрашивает, не помнит ли она дело Мартина Хейгена.
Она не помнит. Тогда Дюпри зачитывает ей отчет.
— А, да, — отвечает она. — Парень, воровавший кредитки. Обаятельный сукин сын, если не ошибаюсь. Он крал банковские карточки и покупал телевизоры, стиральные машины, музыкальные центры — потом толкал все это двум ребятам, работавшим на какого-то мафиозного авторитета. Он им что-то задолжал, и они стали понемногу его прижимать. Сначала мне показалось, что это крупное дело, но мы его проиграли.
— Почему? — спрашивает Дюпри.
— У него был ловкий адвокат, который учился на юридическом вместе с помощником прокурора, назначенного по этому делу. Убедил дружка, что этот Хейген настоящий кладезь сведений, и вся эта афера с кредитками — всего-навсего верхушка айсберга.
— И?
— Скорее это верхушка не айсберга, а кубика льда.
— Думаете, он что-то от вас скрыл?
— Нет, — отвечает она. — Честно говоря, я уверена, что он не знал ничего, помимо собственной аферы с кредитками. Сомневаюсь, что он вообще связан с преступным миром, просто мелкий воришка. Но поняли мы это только после того, как обеспечили парню полную судебную неприкосновенность.
— И включили его из-за кредиток в программу защиты свидетелей?
— Ну, была еще прослушка ФБР. Получалось, что парня прикончат, если мы его не включим в программу.
Дюпри вытаскивает документ из папки.
— Да, я видел отчет. Но если вы правы и он ничего не знает, почему же тогда его заказали?
— Это вопрос не ко мне. Спросите об этом ФБР.
Дюпри всматривается в отчет ФБР. Что-то выбивается из общей картины.
— Вы сказали, что помните Мартина Хейгена. А как он выглядел тогда, помните?
— Конечно. Симпатичный. С таким спокойной жизни не жди.
— Как вам показалось, он похож на ирландца?
— Не знаю.
— Хейген — немецкая фамилия.
— Не понимаю, при чем…
— В прослушке говорят о том, что надо позаботиться об «этом ирландском дятле Хейгене». — Дюпри подносит листок ближе к глазам и переворачивает его, чтобы найти нужную строчку.
В трубке раздается смех Джанет Келли.
— Даже не знаю, что вам сказать. Эти ребята не из тех, кто утратит сон из-за расовой неприязни. И если у вас больше нет…
Дюпри не сводит глаз с листа.
— Нет. У меня все. Извините. — Он вешает трубку и разглядывает досье. Поговорить с ФБР удастся только в понедельник утром. А это значит, что придется два дня смотреть на дверь и мучиться над вопросом: когда детектив Чарлз встанет с больничной койки, сядет в машину и?..
Он окидывает взглядом гостиничный номер: на одной из кроватей разбросаны бумажки, постель на другой смята за несколько часов неспокойного сна. Он ощущает себя крошечным. Кто он такой, чтобы найти человека в Нью-Йорке, постичь политику преступного мира и особенности нью-йоркских правоохранительных органов, да еще нажить себе такого врага, как Донни Чарлз? Просто удивительно, насколько человек может быть одинок в городе с семимиллионным населением. Он встает. Его ноги едва умещаются в узком проходе между кроватями. Ему приходится передвигаться боком, чтобы обходить мебель в номере. Он слышит завывание сирен за окном и нарастающий утром шум машин. Дюпри раздвигает занавески и смотрит на Седьмую авеню, убегающую к Таймс-Сквер. Облака висят низко. Он следит за движением машин и задается вопросом, как густонаселенность и бешеный темп этого города влияют с течением времени на его жителей. Отличался бы он от Чарлза, если бы поселился здесь? Или место жительства вовсе ни при чем? Чарлз служит в полиции восемнадцать лет. Может быть, за восемнадцать лет такая работа кого угодно доведет.
Дюпри вдруг охватывает подобие паники, и он жалеет, что не может написать себе письмо и отправить, указав на конверте: «вскрыть в 1998 году».
«Здравствуй, Алан. Будь осторожен. Не будь козлом».
Он снимает трубку и набирает номер. Гудок оглушает.
— Алло? — У нее встревоженный голос.
— Дебби.
— А, привет. — Она успокаивается, и это передается ему.
— Прости, что звоню в такую рань. Просто…
— Я рада тебя слышать. И тоже по тебе скучаю. Когда вернешься домой?
— Не знаю. Может, в понедельник.
— Как там Нью-Йорк? Красивый город?
— Да, — отвечает Дюпри. Он может дотянуться до каждой из четырех стен своего номера, сделав всего пару шагов из его центра. — Это… что-то.
Ему хочется свернуться калачиком рядом с ней на диване, на их диване, в городе, где ему все знакомо. А больше всего ему хотелось бы, чтобы этого дела вовсе не было, и накануне он не встретил Донни Чарлза в аэропорту. Воображение рисует ему здоровяка-полицейского — с подвязанной проволокой челюстью, — носящегося по городу на машине в обнимку с бутылкой и вглядывающегося в дорогу черными глазами.
— Может, когда-нибудь съездим туда вдвоем, Алан? Не по работе. Просто как туристы. Посмотрим на Эмпайр-стейт-билдинг. Покатаемся в экипаже по Центральному парку.
Он ложится на кровать и закрывает глаза.
— Конечно.
Последние мысли. Со времен «Наберись ума» не было по-настоящему занятных телепередач. Сосиска в булке вкуснее бублика. Как долго телефонная компания продолжает отсылать счета после твоей смерти? Мода на пасы убийственна для профессионального футбола. Итальянскую кухню слишком переоценивают. Здорово было бы завести собаку.
Винс смотрит в окно на проплывающие мимо здания. Он не поспевает за ходом собственных мыслей и пытается сосредоточиться на том, что видит. Ограничить себя внешними раздражителями. Он задается вопросом, как долго воспоминания остаются с тобой и уходят ли вместе с меркнущим светом? А как же все то, что ты повидал: восходы солнца и косые молнии? Куда это все денется, когда тебя не станет? В нем поднимается жадность до новых образов… ничего сверхъестественного, просто посмотреть бы на что-то красивое. Винс жалеет, что не может попросить Анджа поехать на юг — большинство его любимых зданий стоят на нижнем Манхэттене: Мэрия, старый Стэндард-ойл-билдинг, мраморные и чугунные фасады Чемберс-Стрит. Но едут они на север. Винс копается в памяти, чтобы вспомнить, какие здания ему нравятся в северной части города. Музей Метрополитен… Старинный особняк Карнеги. Ансония и Арторп на Бродвее.
