— могу! Я уже давно с другим, если тебе это интересно.
Я не должна смотреть в его лицо, поэтому слежу за его руками, за волшебными длинными пальцами.
— Окей. — Пальцы прячутся в кармане темно-зеленой толстовки и выбираются оттуда, сжимая небольшой выкидной нож, тот самый, которым на крыше в день моего рождения открывались бутылки с вином.
Из легких вырывается вздох облегчения — от этой руки я готова принять даже смерть и рефлекторно подаюсь навстречу невыносимо знакомому теплу.
«…Давай, освободи меня. Закончи со мной…»
Но руки снова тянутся ко мне: одна разжимает мою ладонь, другая вкладывает в нее нож.
— Эльф. — Над ухом раздается тихий шепот. — Это хорошо, что ты живешь дальше. Живи. Обещай мне жить. Я никогда больше не появлюсь рядом, не буду тянуть тебя на дно. Но есть одна проблема…
Рука взлетает вверх и расстегивает молнию на толстовке. В полутьме мои глаза различают грудь с бороздами боли и орнаментами татуировок. Мне хочется дотронуться до нее губами, но они слишком грязные, и я захлебываюсь от безысходности.
Как хорошо, что мосты сожжены и все пути к отступлению отрезаны. Он будет свободен, а я переживу любую боль.
Его толстовка расстегнута, рукоятка ножа потеет в моей ладони, а шепот над ухом становится громче:
— Я все еще люблю тебя, Эльф. Прошу, вырежи, на хрен, мое сердце. Так будет легче. Мне будет нечем любить.
Под израненной шрамами кожей что-то мерно бьется. Я помню, как обрабатывала порезы над этим сердцем. Помню, как прижималась к ним и шептала слова нежности. Я помню, но должна забыть…
— Давай, закончи со мной! — выкрикивает он.
Вздрогнув, я послушно подношу нож к его груди и надавливаю на лезвие. Капля крови наворачивается рубином, тяжелеет и тонким ручейком стекает вниз.
За ней еще, и еще одна — теплые ручьи и реки, которые уплывут в океан любви, высохнут, свернутся и разлетятся по ветру.
Моей сказки больше нет. Темно и пусто.
Нож со звоном падает на ободранные доски паркета, с глухим стуком рядом с ним часто-часто падают и расплываются темные капли.
Я разворачиваюсь и вылетаю из подсобки, собирая плечами углы.
Теперь ему нечем меня любить.
Теперь все закончилось.
Глава 40
26 апреля, среда
«Дорогой дневник, давненько не виделись…
Я перекрасила волосы, они теперь обычные, темно-русые.
Сняла и оставила в дальнем ящике стола очки в синей оправе — прячась за ними от мира, я совсем забыла, что контактные линзы гораздо удобнее.
К вороху ярких платьев мама подобрала мне сапоги и пальтишко, подарила одну из своих новых сумок и кашемировый палантин.
Я больше не Эльф. Будто никогда им и не была.
Я выбросила лезвия… и не режусь.
Я даже боли больше не заслуживаю.
За несколько дней я полностью вернула утраченный кредит родительского доверия — снова взялась за учебу, участвую в семейных делах, то бишь болтаю без умолку о всякой чепухе за ужином и до ночи смотрю с мамой и отцом дурацкие фильмы. Родители даже мысли не допускают, что это — всего лишь тихое помешательство и повод не оставаться одной…
Когда я впервые пришла в школу в новом образе, не случилось никакого фурора. Одноклассники все также старательно отводили глаза, особенно преуспел в этом Зорин. Видимо, изначально дело было не в одежде и не в статусе, они просто не хотели принимать меня за свою. Наверное, подсознательно они чувствовали во мне изъян — ведь даже животные изгоняют из стаи чужака или больного сородича.
Алла Мамедова включила полный игнор. Мы больше не трогаем друг друга. Каждая из нас просто молча выполняет свою часть сделки. Мы с ее семьей разыграли партию на душу одного человека, и я проиграла.
Конец истории».
***
27 апреля, четверг
С вечера МЧС рассылало оповещения о грядущем ухудшении погодных условий, и к сегодняшнему утру мрачные предсказания сбылись: на город обрушился снежный буран, за два часа засыпавший улицы тысячами тонн снега.
На дорогах случился коллапс, автолюбители, перешедшие на летнюю резину, побросали авто во дворах и дружно пересели на общественный транспорт. Папа проводил маму до работы, вернулся без сил и предпочел остаться дома.
Борясь со стихией и желанием свернуться клубком и уснуть, я отважно продираюсь к остановке. Снег разметает полы короткого пальто, залетает за шиворот, не дает вздохнуть. Форменная юбка то липнет к колготкам, то задирается колоколом, перчатки из тонкой кожи не спасают — вовсе не согревают руки.
Встаю под пластиковым козырьком и, нахохлившись, жду.
Отчаявшаяся толпа штурмует маршрутки и автобусы, моего, под номером сто сорок пять, нет уже полчаса. Я безнадежно опоздала, окоченела и рискую замерзнуть насмерть.
Сапоги сами трогаются с места и, увязая в снежных наносах, несут меня вдоль километровой пробки.
Вокруг светопреставление, непроглядный буран, свистопляска.
Нынешний апрель согрел меня лишь однажды, на площади, в окружении разлапистых елок, но воспоминание принадлежит не мне...
Это была не я.
Я все придумала.
— Эльф? — раздается за спиной, я вздрагиваю, медлю, задыхаюсь… но разворачиваюсь.
Я больше не живу прошлым, поэтому улыбаюсь этим красивым губам напротив, но не рискую смотреть в глаза. Я помню: они бездонные и вызывают морок. Не нужно…
— Ты изменилась. — Он оценивает мою новую оболочку, и я спокойно парирую:
— Зато ты — все тот же.
— Не твое это все. Не в обиду, Эльф…
— Элина, — поправляю я.
Он соглашается:
— Пусть так. — И через молчание добавляет: — Знаешь, у меня сын родился…
Сердце плачет, бьется в клетке ребер, пытается вырваться наружу, но что оно понимает…
— Поздравляю! — Я снова дежурно скалюсь.
— Спасибо. Он клевый. — Он топчется рядом, руки в карманах, куртка нараспашку, в бледное лицо летит снег.
— Я рада.
— И я… в общем, рад.
— Ну, тогда пока! — Я отступаю, он кивает и натягивает проклятую безмятежную улыбку.
Делаю еще один шаг назад, разворачиваюсь и ускоряюсь, почти бегу.
— Пока, Эльф. Береги себя! — кричит он мне вслед.
— Ты тоже… — шепчу себе под нос, и боль ледяными когтями разрывает нутро.
Глава 41
29 апреля, суббота, 17.00
Мерно тикают настенные часы, в комнатах витает аромат мятного чая, я сижу на подоконнике и, прислонившись лбом к холодному стеклу, вглядываюсь в скованное морозом небо над промзоной. Оно сегодня странное — низкое, тревожащее и зловещее, с кроваво-красными, лиловыми и бирюзовыми полосками у горизонта. На фоне малинового заката высятся черные плечи огромных градирен и заводских труб,
