двадцать лет умственного здоровья! И всё!
– Знаю, – мягко ответила Марина, – Всё это мне также известно, Иван. Последние три мои картины…
Он живо повернулся к ней:
– Как, неужели…
Она покачала головой:
– Да, дорогой. Они никому не нужны. Мода не та. Реализм – это устарело. Сейчас в чести импрессионизм. Мазня…
Раскин задумался. Помолчав немного, поднял глаза на собеседницу:
– Мы, люди, слишком богаты, – сказал Иван, – У нас слишком много всего. Мы получили всё, всё и ничего. Когда большинство спустились в Каверну, – этот новообретённый Эдем, – Землю унаследовали те немногие, которые на ней остались, и оказалось, что полученное наследство для них чересчур велико. Они не могли с ним справиться, не могли осилить. Думали, что обладают невероятным богатством, а вышло наоборот. Это оно подчинило людей себе, их подавило всё то, что им предшествовало.
Она протянула руку, коснулась его руки:
– Ты так расстроен...
– И от этого не отвертишься, – продолжал он, – И я думаю, что настанет день, когда кому-то из нас придётся взглянуть правде в глаза, придётся начинать сначала, с первой буквы.
Марина наклонилась к нему ближе, и взяла за руку:
– Я…
– Да, дорогая, что ты хотела сказать?
– Иван, я ведь пришла проститься.
– Проститься?
– Я выбрала Сон.
Раскин быстро, испуганно вскочил на ноги:
– Что ты, Марина!
Она рассмеялась, но смех был вымученный:
– Присоединяйся ко мне. Несколько сот лет… Может быть. когда проснемся, всё будет иначе.
– Только потому, что никто не берет твоих картин? Только потому…
– Картины тут ни причём. А решение я приняла по тому самому, о чем ты сам сейчас говорил – иллюзии, миражи… Я знала, чувствовала, просто не умела до конца осмыслить.
– Но ведь Сон – тоже иллюзия.
– Конечно. Но ты-то об этом не будешь знать. Ты будешь воспринимать его как реальность. Никаких тормозов и никаких страхов, кроме тех, которые запрограммированы. Все очень натурально, Иван, натуральнее, чем в жизни. Я ходила в Обитель, мне там всё объяснили.
– А потом, когда проснёшься?
– Проснёшься вполне приспособленным к той жизни, к тем порядкам, которые будут в тот момент. Словно и не засыпал. А ведь новая жизнь может оказаться лучше. Как знать? Вдруг окажется лучше?
– Не окажется, – сурово возразил Раскин, – Пока кто-нибудь не примет мер. А народ, который ищет спасения в Сне, уже ни на что не отважится.
Она вся сжалась, и ему стало совестно:
– Прости меня, Марина. Я ведь не о тебе… Вообще ни о ком в частности. А обо всех нас, вместе взятых.
Хрипло шептались пальмы, шурша жёсткими листьями. Блестели на солнце лужицы, оставленные схлынувшей волной.
– Я не стану тебя переубеждать, ты всё продумала и знаешь, чего тебе хочется.
«Люди не всегда были такими, –подумал он, – В прошлом, тысячу лет назад, человек стал бы спорить, доказывать. Но эффект учения Серемара положил конец мелочным раздорам. Калейдоскоп многому положил конец».
– Мне все, кажется, – мягко заговорила женщина, – если бы мы тогда не разошлись…
Он сделал нетерпеливый жест:
– Вот тебе еще один пример того, что нами потеряно, что упущено человечеством. Да, многого мы лишились, если вдуматься… Нет у нас ни семейных уз, ни деловой жизни, нет осмысленного труда, нет будущего.
Он повернулся и посмотрел на неё в упор:
– Слушай, Марина, если ты хочешь вернуться…
Она покачала головой:
– Ничего не получится, Иван. Слишком много лет прошло.
Он кивнул. Что верно, то верно.
Гостья встала и протянула ему руку:
– И ещё одно – если ты когда-нибудь предпочтешь Сон, найди мой шифр. Я скажу, чтобы оставили место рядом со мной.
– Не думаю, чтобы я захотел, – ответил он.
Женщина пожала плечами:
– Как знать... Но, если нет, так нет. Тогда я ухожу. Всего доброго, Иван Раскин.
– Подожди, Марина. Ты ведь ничего не сказала о нашем сыне. Прежде мы с ним часто встречались, но теперь…
Она звонко рассмеялась:
– Роман почти уже взрослый. И только представь себе, он…
– Я его давно не видел, – снова начал Раскин.
– Ничего удивительного. Он почти не бывает среди людей. Видно, в тебя пошёл. Хочет стать каким-то первооткрывателем, что ли, не знаю, как это называется. Это его хобби.
– Ты говоришь о каких-нибудь новых исследованиях? Что-нибудь необыкновенное?
– Это точно, необыкновенное, но не исследование. Просто он уходит в лес и живет там сам по себе. Он и ещё несколько его друзей. Берут с собой немного соли, лук со стрелами… Странно, что говорить, но он очень доволен. Уверяет, будто там есть чему поучиться. И вид у него здоровый. Что твой волк: сильный, поджарый, глаза такие яркие…
Она повернулась и пошла к двери.
– Я провожу, – сказал Раскин.
Женщина покачала головой:
– Нет, лучше не надо.
– Ты забыла кувшин.
– Оставь его себе, Иван. Там, куда я иду, он мне не понадобится.
Глава 4
Глава 4
Раскин надел шлем искусственного интеллекта, и активировал программу формирования текста.
«Глава двадцать шестая», – подумал он, и сразу, буква за буквой начала появляться строка, появились слова: «Глава двадцать шесть».
На минуту Иван отключил набор текста, перебрал в уме данные и наметил дальнейший план, затем продолжил. На мониторе, одно слово за другим появлялась очередная страница его научной работы:
«Производственные линии продолжали работать, как прежде – под контролем механоров производя всё то, что производили прежде.
И механоры, зная, что это их право, – право и долг, – продолжали выполнять положенные функции, делая то, для чего их создали люди. Они работали, производя материальные ценности, словно было для кого производить, словно людей были миллионы, а не каких-нибудь пять тысяч.
И эти пять тысяч, – кто сам остался, кого оставили, – неожиданно оказались хозяевами мира с потребностями миллионов, оказались обладателями ценностей и услуг, которые всего несколько месяцев назад предназначались для миллионных масс.
Государств не существовало, Единого Мирового Правительства тоже не было, да и зачем оно, если все преступления и злоупотребления, предотвращаемые властями, теперь столь же успешно предотвращались
