в этом проблемы…
— Почему же? Видит, — вздыхаю. — Она хочет развод.
Свету трясет, и она шепотом спрашивает:
— А папа?
— Папа психует, Свет, — сажусь на край кровати. — И он не любит эту девочку.
Ревновать к ней глупо. Не знаю, как ты, а я бы не хотел, чтобы они развелись.
— Но ты за то, чтобы эту девочку приняли в семью?
Я поднимаю взгляд на Свету, которая смотрит на меня с вызовом, будто это я виноват в том, что у нас теперь есть младшая сестра.
— Помнишь, как ты плакала, когда я разрисовал лица твоих кукол и как ты кричала, что хочешь младшую сестричку? Не зря говорят: бойтесь своих желаний, Светоха.
— Ах ты, мелкий говнюк! — Света кидается ко мне, и я ловко перекатываюсь через весь матрас на другой край кровати. — Так это я виновата, что хотела младшую сестру?! Ты обалдел?!
Глава 54. Козел!
Я теперь очень хорошо понимаю, почему женщины убегают из дома от мужей.
Потому что быть в адреналине и взрывных эмоциях быть легче, чем остаться рядом с мужем и открыться ностальгии по прошлому или нырнуть в тоску по молодости, в которой была только любовь и никаких проблем.
— Аркадий мне так и не позвонил, — слышу в трубке отстраненный голос свекра. — Он доехал?
— Он к Свете навострил лыжи, — бесцветно отвечаю.
Молчание и долгий вздох, в котором я слышу разочарование:
— Света тоже знает?
Закрываю глаза. Молчу, а потом через несколько секунд молчания внезапно заявляю:
— Вы меня бесите, Алексей Романович, — мой голос вздрагивает возмущением. — Вот так, да.
Бесите.
Опять молчание и снисходительный вопрос:
— И что дальше?
Я аж привстаю в негодовании:
— А я не знаю! Я просто решила признаться, что ваше недовольство мной, взаимно. Вы мне тоже не нравились никогда!
— И что дальше?
— А ничего! — повышаю голос. — Высокомерный, холодный и, я бы сказала, что даже чванливый козел!
Резко замолкаю и крепко сжимаю смартфон, потому что позади меня дверь, что ведет на веранду, тихо поскрипывает.
Оглядываюсь.
В проеме застыл угрюмый Богдан. Руки — в карманах, взгляд — исподлобья.
Какого черта приперся? Услышал, что я кричу на его папулю и пришел заступиться?
— Чванливый козел? — отстраненно уточняет свекр, и его равнодушный тон бесит меня еще больше.
Я его назвала козлом, а он не думает вступать со мной в скандал.
— Мне всегда было рядом с вами неуютно! — рявкаю я и отворачиваюсь от Богдана. — Я всегда чувствовала себя какой-то дурой! Нет! Нет, не дурой! А букашкой! Маленькой мерзкой букашкой, которую вы хотите раздавить, но нельзя, потому что сыночек расстроится!
Выдыхаю.
Чувствую в области затылка тяжелый взгляд Богдана, который почему-то не перебивает меня и не забирает телефон с приказами “заткнись!”, “прекрати истерику!” и “не смей с моим отцом в таком тоне говорить”.
— Терпели меня! Никакого тепла! Только презрение! И за что? за то, что я любила вашего сына?!
— вновь срываюсь на крик. — И вы ведь всегда таким были! Я вас и в детстве боялась! И в юношестве!
— Что тебе не мешало, заявляться к нам в гости, — усмехается Алексей Романович.
— А меня в гости звал ваш сын! И это он всегда тащил меня к вам! И знаете, что?!
— Что?
— Это мне он обязан своими хорошими оценками!
— Я знаю. Я, может, поэтому тебя и терпел, — хмыкает.
Я широко распахиваю глаза в горячем возмущении и открываю рот в попытке подобрать слова для едкого ответа.
— Козел! — это все, что я сейчас могу сказать высокомерному старому мерзавцу, а после из меня вырывается грубое рунательство, — Пошел ты в жопу!
В эфире тишина, а затем следует смех с резковатой хрипотцой. Он нарастает, а я продолжаю пялится перед собой круглыми и злыми глазами.
Алексей Романович смеется около минуты, а затем кашляет и хрипло спрашивает:
— Полегчало?
— Какой же вы… — подбираю новое оскорбление, но ничего на ум не приходит, — вот просто козел и все.
— И я подозреваю, ты все это давно хотела сказать?
— Да!
— Хорошо, — вздыхает. — Я не чванливый, я — рассудительный, Люба. Не холодный, я —
сдержанный. И презрения у меня к тебе не было. Это ты уже сама надумала.
— Но вы меня недолюбливали, — цежу я сквозь зубы.
— Но тем временем не запрещал вам дружить и закрываться в комнате Богдана, — тихо проговаривает Алексей Романович, и я, кажется, улавливаю в его голосе искорку тепла.
— А лучше бы запретили!
— Да ну? — опять смеется. — А вы бы послушались, да?
— Нет, не послушались бы!
Замолкаю и прижимаю пальцы к переносице. Выдерживаю паузу в пару секунд и говорю:
— Довольно, Алексей Романович. На этом предлагаю закончить. Спокойной ночи.
— Я не буду рад вашему разводу, — строго заявляет мой свекр. — На вашей свадьбе я сидел с кривой рожей, но на разводе…
— На развод никто вас не возьмет.
— Да я сам приеду.
— Да кому вы там сдались?!
— Я посмотрю в ваши бесстыжие глаза и со старческим осуждением поохаю! Мне уже можно! —
повышает голос. — И попричитаю… — делает паузу и продолжает, — а что соседи теперь скажут?!
Не сохранили семью, эгоисты! Ломать, не строить!
Лишили младшего сына семьи! и все в таком духе.
— Спокойной ночи, — сдержанно повторяю.
— Я не шучу. Я приеду на ваш развод.
Сбрасываю звонок и медленно выдыхаю. Богдан так и стоит за моей спиной. Стоит, молчит и буравит мой затылок немигающим взглядом.
— Что?! — оборачиваюсь на него через плечо. — Что ты тут стоишь? Что ты хочешь от меня?
В свете тусклого фонаря Богдан похож на маньяка, который раздумывает
