встала, подала мне тапочки.
– Умывайся, проходи на кухню. Я наварила борща. Поешь с дороги. А там поговорим.
Юля говорила совершенно спокойно, как будто не было обморока, не было этих тринадцати лет. Вот я пришёл домой с работы. Надо накормить, расспросить, обогреть. Хотя на счёт «обогреть» был большой вопрос.
Я подчинился взятому ею тону. Сейчас я подчинился бы всему. Внешне спокойно я сел за стол, но ложка в руке предательски дрожала. Юля это заметила. Поставила передо мной тарелку с борщом, тарелку с хлебом, маслёнку.
– Мажь хлеб маслом и ешь. Я подожду в комнате.
Когда-то я очень любил Юлины борщи. И сейчас было удивительно вкусно. Я быстро съел тарелку борща и не заметил, как зашла Юля. Передо мной стояла другая тарелка: котлета с картофельным пюре.
Я удивлённо посмотрел на Юлю. Она улыбнулась.
– Сегодня ночью ты приснился мне. И сказал, что очень хочешь моего борща и котлет с картофелем. Сон был настолько убедительным, что я взяла и приготовила. Оказалось, сон в руку.
Я съел второе. Выпил чай. Почувствовал, что отяжелел. Поднялся.
– Спасибо, Юля. Всё очень вкусно.
Я пошёл за Юлей в комнату. Она указала на диван. Сама села в кресло.
– Ты, очевидно, ожидал, что я сразу брошусь тебе на шею? Но я не артистка. Мне не нужна ложь. Я прекрасно понимаю, что за столько лет я не была единственной женщиной в твоей жизни. Ты не присылал вестей. За всё время ко мне приходили от тебя два вестника. Женщина из Москвы, Мария. Она сказала, что ты осуждён как «враг народа» и находишься в лагере на Колыме. Я обрадовалась, что ты жив. Многих расстреляли. Через год пришёл какой-то чукча. Сказал, что ты на Чукотке, с лагеря сбежал. Скрываешься. Я ожидала хоть каких-то вестей. Началась война. Война окончилась. Тебя не было. Мне было очень трудно. Я вышла замуж, но замужество было неудачным. Мы разошлись. С сорок восьмого года я живу с сыном. Вот кратко всё. Теперь ты рассказывай.
– Значит, ты знаешь, что я был в бегах на Чукотке. Началась война. Я ушёл на фронт. Был ранен. Попал в плен. Бежал. В Берлине участвовал в отряде Сопротивления. Выполнял различные поручения нашего разведчика. Война окончилась. Я явился к своим, рассказал о плене. Меня отправили на Колыму спецпереселенцем. Разведчик, с которым я работал в Берлине, погиб. Я решил, что не надо отягощать твою жизнь. Один раз ты уже была женой «врага народа», теперь тебе предстояло быть еще и женой «предателя родины». Я не стал ничего сообщать о себе. Но недавно обстоятельства изменились. Из Берлина в Москву приехал человек, который знал, что я солдат своей родины. Меня реабилитировали и наградили орденом. Я решил вернуться к семье. Безусловно, у меня были женщины. Это большой промежуток времени. Я могу тебе сказать, что это были замечательные женщины. Одна из них вышла замуж, вторая погибла. Третья осталась на Колыме. Отпустила меня к семье. Мы с ней так договаривались. Вот кратко моя жизнь. Я не могу брать на себя всю вину за случившееся. Но я всё равно прошу у тебя прощения. Если скажешь – уйди, я уйду. Если скажешь – останься, я останусь. Где бы я ни был, ты и дети были моей семьёй, я всегда стремился вернуться домой, к вам. А сейчас мы встретились как чужие. Сумеем ли мы это преодолеть? Нужно ли это преодолевать? Решать тебе.
Во время моего рассказа Юля менялась на глазах. Сейчас она сидела на диване вся сжавшаяся, превратилась в комочек, руки крепко сжаты. Из её глаз непрерывным потоком лились слёзы. Мне кажется, она их не чувствовала. Глаза были большими озёрами. Она качалась взад-вперёд, как будто укачивала свою боль.
Как мне было её жалко в этот момент! Моя Юля, моя заботливая жена, мой крепкий когда-то тыл. Как она исстрадалась, как измучилась! Я больше не мог это видеть. Я вытащил её из кресла, посадил себе на колени, как маленькую, гладил по голове, укачивал. Мне не стыдно в этом признаться, я тоже плакал. Я прижал её к груди, и она сидела, не шелохнувшись. Так мы сидели и плакали, и уходило в прошлое отчуждение. Она была моей девочкой. Я прятал лицо в её пушистых кудрявых волосах.
– Юля, Юлечка, девочка моя, может быть, мы сумеем отогреться друг около друга? Может быть, мы проживём вместе остаток нашей жизни? Ведь мы ещё не старые. Ты ничего не говори. Просто оставь меня пока здесь. Если я буду тебе в тягость, скажи. Я уйду. Но не плачь, не страдай. У нас ещё будет радость в жизни. Я держу тебя на руках и принимаю как родного, близкого человека. Ты такая маленькая, мой птенчик. Я буду тебя защищать. Буду укачивать перед сном. Буду петь тебе колыбельную.
Я вытащил из кармана платок и вытер ее и свои слёзы.
– Ты помнишь нашу колыбельную? Я её спою.
И я тихо стал ей напевать: «День прошёл. Угомонились папы, мамочки и дети. В доме тишина. Вот погасли все окошки. Сны шагают по дорожке. Льёт свой свет луна». Ты помнишь, как мы пели её своим детям? Кстати, уже начинает темнеть. Сын скоро придёт?
– Очень скоро. Надо ужин приготовить.
Юля вскочила и побежала на кухню. Я оглядел комнату, поставил в угол свой тяжёлый рюкзак. Комнат было три. Дом был старый, деревянный. Квартира требовала серьёзного ремонта.
Раздался звонок. Юля побежала к двери. Я взял себя в руки. Встреча с сыном требовала присутствия духа. Юля мне помогла.
Но я чувствовал, что сын не может мне простить столь длительного отсутствия в его жизни, особенно молчания. Мы не знали друг друга. Юля не лгала ему о моём героизме или исключительности. Он знал, что я был осуждён как «враг народа». Она утверждала, что я не виноват, что меня оклеветали. Она ему рассказала, что я на Колыме, отбываю наказание. Но когда прошла война и столько лет не было известий, а её сердце говорило, что я жив, преодолеть это отчуждение было трудно, почти невозможно. Прошло много времени, пока она смогла принять меня как мужа, как родного человека. И только тогда напряжение покинуло нас. Мы поняли, что жизнь продолжается и она прекрасна.
Последняя любовь
(По мотивам дневника Льва Наумыча Близинского)
На станции Тайга мы расстались с Михаилом Романовым. Оба знали, что судьба вряд ли сведёт нас вместе еще раз. Разве что он приедет в Москву погостить в свой отпуск. Я в Томск не собирался. Я весь был полон Москвой. Мне улыбалась встреча с моим любимым городом. Я знал, что больше ни в какие дискуссии вступать ни с кем не буду. Слишком дорого даётся свобода слова. Квартира, которую я снял перед своим отъездом, оставалась за мной. Все вещи были на месте. Я решил, что пока куплю себе новую квартиру, пройдёт много времени. Поэтому стал сразу наводить порядок, как я любил. Отдельно так и лежал рюкзак с моими
