— Хорошо. — Малюта, бодро круживший по гостиной, вдруг замер. — Остаешься в засаде. Бой не принимать.
— Будь уверен, Глеб Анатольевич! — обнадежил его Соломон. — Не приму! Я бой не принимал даже тогда, когда заведовал пунктом приема стеклотары!
— Капкан тебя сразу завалит, как шалаву привокзальную, — предупредил Малюта. — Лучше позвони Лыжнику, чтоб он с пацанами подтянулся. Проституток не водить. За водкой не бегать. Что я еще забыл? — Глеб Анатольевич вопросительно уставился на пленника.
— Уходите все, — прошелестел голос из кресла. — Я останусь, если уйдете.
«Подобный дуновению мистраля», — поежился Пузырь, совершивший весной поездку к сыну-художнику, прозябавшему в старой французской деревеньке у подножия Севенн. Потомок его и гордость — безусловно, способный выпускник Строгановки — представления не имел о профессии расторопного папаши. В семье считалось, что Пузырь тренирует юношескую сборную по боксу.
— Если мы что сделаем?! — не поверил своим ушам Глеб Анатольевич. — Хариус! В машину этого урода!
— Ну, ты сам свою участь выбрал, артист! — Хариус выдернул из кресла жертву недоразумения. — Молись теперь.
Обмотав руки воображаемого Брусникина за спиной широким скотчем, он взвалил того на плечо.
— Пэрэат мундус эт фиат юстициа, — успел прошептать безумец какое-то заклинание, прежде чем Пузырь заклеил ему рот обрывком того же скотча.
Пленный был спущен в лифте и брошен в багажник. На улице будто все вокруг вымерло. Захлопнув крышку багажника, Шустрый прислушался. Казалось, сам ночной душный воздух застыл в ожидании чего-то неотвратимого.
— Чудно, — пробормотал он и, усевшись за руль, обернулся к Малюте. — Куда погнали?
Вдалеке раздался вой сирены. Уже второй наряд, вызванный Алевтиной, мчался к месту преступления.
— В лесопарк. — Малюта выудил из серебряной бонбоньерки, украшенной изумрудным крестом, щепотку кокаина. — Там оторвемся.
— По полной программе? — хохотнул сзади Пузырь.
Хариус уезжал вовсе не с таким настроением. Подобно брошенному на произвол милиции Соломону, Хариус испытывал смутную и тягостную тоску. Не само бессмысленное мероприятие смущало его, но — Брусникин. Страшный сон припомнился отчего-то Хариусу, виденный еще в детстве.
Тогда он стоял на околице родного хутора и дожидался матушки из райцентра. Хариус помнил, как вдруг потемнело небо и он заметил над головой огромную птицу с распростертыми крыльями. Птица падала на него, будто черный потолок без конца и без края, и была она столь велика, что Хариус, прежде чем проснуться, увидел в ее разверзшемся клюве далекие мерцающие звезды.
Каким образом жалкий актеришка увязался в его уме с птицей из детского сновидения, Хариус взять в толк не мог. Но и теперь небо потемнело в одночасье. Хариус чувствовал, что оно потемнело, хотя и без того была ночь.
Машина вырвалась на шоссе, по другую сторону которого тянулся лесной массив.
— На грунтовку! — распорядился Малюта как своей судьбой, так и судьбами экипажа.
По крыше отбарабанили первые капли дождя, и сразу ударил град. Мощный порыв ветра вторгся в открытое окно машины и осыпал Малюту тяжелыми ледяными шариками размером с те, какими сражаются в пинг-понг. Глеб Анатольевич нецензурно выразил свое неудовольствие.
— Что за бардак?! — Притормозив на узкой просеке, Шустрый уставился в окно, пытаясь разглядеть что-либо впереди.
Однако мощные фары внедорожника пробивали толщу разбушевавшейся стихии не далее чем на дюжину метров. Лес вокруг уже не шумел, но гудел, точно трубы соборного органа. Ветер достиг шквальной силы и скорости. И вдруг четверо смелых, подавшись вперед, увидали нечто такое, отчего волосы зашевелились на их головах. Прямо перед носом «Лендровера» на просеке взвинтился, наклоняясь на все стороны, пыльный сталагмит невообразимого размера. Задетые краями смерча, деревья трещали и валились, будто костяшки домино.
— Задний ход! — успел проорать Малюта, но было поздно.
Вырванный с корнями гигантский тополь обрушился на крышу, превратив автомобиль в груду сплющенного металла.
Палата № 26
После штопки сквозной раны хирургами госпиталя МВД Брусникина перевели в двухместную палату реанимационного отделения. Койка у окна была уже захвачена капитаном Шолоховым — операция по зашиванию рваной раны на его затылке предстояла только еще через час. Уж так повелось в госпитале, что огнестрельные ранения оперировались прежде бытовых.
Андрей был в беспамятстве.
— Только бы успеть! — вскрикивал он, разметавшись на высокой постели. — Брусникин! Не заходи! Еще немного!
— Он что, гонит меня? — обратился Никита к сестре, менявшей Андрею капельницу. — Вот всегда так. Сначала по уху схлопочешь, потом с тобой пьют на брудершафт, и в результате ты становишься более не интересен.
— Он бредит, — пояснила сестра, — а вам температуру измерить надо. Градусник — под мышку или лучше в рот.
Стряхнув термометр, она протянула его Брусникину.
— Ясно, — проворчал Никита. — В рот лучше. Чтоб заткнулся.
— Да ставьте куда угодно, лишь бы температура была. — Миловидная сестра, дернув плечиком, вышла из палаты.
— Чем вы занимаетесь в палате моего мужа?! Пропустите меня! — донесся из коридора знакомый женский голос. — Вот разрешение от главврача!
«А главврач, несомненно, дама преклонных лет, — смекнул Брусникин. — Хотя Людмила, конечно, особа интересная во всех отношениях, но прическа — важнее».
— Почему ты лежишь обнаженный?! И что здесь делает эта лахудра?! — Людмила, нагруженная двумя сумками, ворвалась в палату, как вихрь. — Вызвал слесаря-сантехника, оставил его одного в квартире, кот еще какой-то приблудный урчит в духовке, а я — со всем разбирайся! Нет, я понимаю, Печорин важнее! Как предплечье?
— Жить будет, — отозвался Брусникин.
Людмила уже выставляла на тумбочку судки, а полки заполняла фруктами. Никита следил за ней с двояким чувством — именно: любви и досады. Просто удивительно, как мужчина, подстреленный на поединке, выигрывает в глазах жен и любовниц. Даже если он стрелялся из-за посторонней юбки. Даже если он вообще не стрелялся, а был секундантом, задетым шальной пулей, выпущенной из невесть как попавшего на репетицию боевого оружия. Здесь важен сам факт дуэли. Жертва дуэли, будь она хоть трижды секундантом, заслуживает женского сострадания и, само собой разумеется, горячего куриного бульона.
— Насчет слесаря я не понял, — встрепенулся вдруг раненый. — С этого места поподробней, пожалуйста.
— Читай! — Жена сунула ему вполовину свернутую газету.
— «Небывалый ураган пронесся по столице, — вслух прочитал Никита. — В общей сложности более ста тысяч деревьев истребила разбушевавшаяся стихия. Только в одном Битцевском парке и на Лосином острове шквальный ветер смел с лица земли около восемнадцати тысяч единиц зеленых насаждений…» И при чем здесь слесарь?
