на войне. И после всего, что смазль в походе насмотрелся, дело уже не кажется ему столь безнадёжным, как прежде. С этим Луффом, расшвырявших нахтов как игрушки, можно и от Ордена отбиться. Если только старейшины между собой не переругаются. Или колдун вдруг помогать откажется. Или… много ещё всяких «или»…
— Стоять! Руки за голову!
Грозный окрик нарушил размышления старого смазля. За кустами кто-то прятался, да не один, а целая группа. И скорее всего держали нас на прицеле.
Луфф
— Кому говорю, стой! Кто такие?
Да я бы рад, но Шадох от испуга о корягу запнулся и сзади налетел, толкнув меня в спину. Вот я и не сумел остановиться, а так бы не только встал, а лучше бы и прилёг. Экспериментировал в последние дни — дозу уменьшал. И теперь весь словно выжатый. Да ещё Шая со своими причудами! Батюшка, видите ли, повелел. Причём здесь какой-то батюшка, если она мне здесь нужна? И Тляк почему-то за неё заступаться начал, про обычаи что-то залепетал. Да разве их поймёшь, фраев этих — каждый день новые забабоны.
Короче, задумался я, и к окружающему лесу не прислушивался. Или не принюхивался? Не следил, одним словом. А остальные, как обычно, только на меня и рассчитывали. Вот и нарвались на неприятности.
Ну да ладно, прорвёмся. Не впервой.
— Погоди, Луфф! — сзади мне на плечо легла тяжёлая рука Тляка. — Говорок-то вроде наш, деревенский.
Там, за деревьями, кажется, тоже что-то сообразили.
— Братцы, да это ж, никак, Тляк! И Кун с ним, и колдун! — из кустов показалась удивлённо-радостная физиономия какого-то смутно знакомого урда. — Вот дела! А мы уже для вас холодицу заготовили.
— Типун тебе на язык, Хадуш! — тоже с заметным облегчением ответил карлюк. — На кого это вы тут засаду устроили?
— Так вы ещё не знаете ничего? — ещё больше обрадовался урд.
И затараторил, как уличный торговец, которому нужно успеть все свои товары расхвалить, пока из дома не выставили:
— Так ведь война же началась! Пока вы неизвестно где пропадали, Орден целое войско на нас двинул. Ох, и страшно же поначалу было!
Ну-ну, рассказывай, а я пока вздремну малость. Новости ваши деревенские и потом узнать можно…
— Только вот Дремуху уберечь не удалось, — прорывались сквозь сон слова рассказчика. — Спалили веркуверы Дремуху, и сами рядом лагерем встали. Пин предлагает на рассвете на них напасть, да только Бо сомневается…
На рассвете — это хорошо. Успею выспаться. А кто такой этот Пин — мне, в отличие от Тляка, неинтересно…
*****
— Лу, и долго ты ещё здесь валяться собираешься?
Какая же всё-таки скотина этот Тляк! Не дал поспать по-человечески.
— А ты можешь предложить место поудобнее?
— Какое ещё место? Ты разве не слышал, что здесь происходит?
— Слышал — нападаем на рассвете, а сейчас ещё темно. Отвяжись!
Но от этого зануды просто так не избавишься. Мёртвого разбудит. И обязательно уколет в самое больное место:
— Так ведь Шая твоя как раз в Дремуху и отправилась!
— Да? Я её туда не посылал.
Не хватало ещё показать, что я этим расстроен.
— Но ведь там же веркуверы!
— Ага, я слышал.
— Так ведь схватят они её!
— Схватят, и что? Убьют, что ли?
Мне почти удалось своим безразличием заставить карлюка замолчать. Но он так просто сдаваться не собирался.
— Ну, может, и не убьют, но изнасиловать могут.
— Изнасиловать — это как?
Мне всё-таки пришлось подняться. Не люблю незнакомых слов.
— Так же, как у вас с ней, только без её согласия, — попытался объяснить Тляк.
Вообще-то у нас с ней теперь никак, но что-то в голосе карлюка заставило меня спросить о подробностях.
— И что, это очень плохо?
Тляк недоумённо уставился на меня:
— Ты и вправду такой дебил, или прикидываешься? Если баба от веркувера понесёт, у неё потом рождается урод какой-нибудь. А часто и сама она помирает при родах. Прокляты они богами, веркуверы эти. Хотя и среди них бабы попадаются, но с теми ещё хуже. У тех не просто уроды рождаются, а самые настоящие чудовища. Говорят, кое-кого из выродков веркуверских даже нахты в свою стаю принимали. Поэтому веркуверам девок для утехи специально из города присылают, а детей потом в пропасть сбрасывают. Между собой им Капитул запрещает случаться, да заодно и на наших девок зариться. Но теперь ведь война, и на запреты всем наплевать. Понял теперь?
— Понял, — ответил я. — Да, это плохо. Но теперь уже ничего не исправишь.
Тляк побагровел, услышав мой ответ.
— И ты так спокойно об этом говоришь? Я-то думал, у вас с ней серьёзно!
Тут уже и я не выдержал. Я ведь никого не просил в мои дела вмешиваться:
— Мало ли что ты думал! Я тоже думал. И теперь думаю, что нужно Шаю с Олтеем выручать. Но если я сейчас не высплюсь, как следует, от меня утром мало толку будет. Или вы и без меня справитесь?
Этот аргумент всегда убеждает. Мой учитель наконец-то замолк. Как до дела доходит, так они сразу сговорчивыми становятся.
Да, конечно, расстроился я из-за Шаи. Ясное дело, расстроился. Но сейчас мне нужно набраться сил, чтобы потом спасти и её, и отца. Если успею, конечно…
Юлл
Полуцентуриону Юллу не спалось. Он всегда неважно себя чувствовал во время дождя. Сразу начинали напоминать о себе старые раны. Ныла левая икра, прокушенная когда-то ядовитым болотным склизом. А голова норовила довершить дело десятилетней давности, когда она чуть не раскололась от удара дикого нахта. Днём ещё удавалось как-то отвлекаться, борясь с приступами боли в затылке — устроить для солдат учебные бои или марш-бросок в полном доспехе по лесу. В конце концов, составить внеочередной рапорт Капитулу. Но ночью никуда не скроешься от мыслей о приближающейся немощной старости.
Разумеется, утром Юлл сам же посмеётся над своей слабостью. Но сейчас, под мерный стук дождя по крыше палатки, отражающийся стократно усиленным эхом в голове, ему было совсем не до смеха. Юлл и сам чувствовал, что сдаёт. Ну, лет пять он ещё пободрится, а потом?
Пенсии в Ордене не существовало. У пожилого воина оставалось только два пути — либо пристроишься преподавателем в таможенную школу, либо отправишься во вспомогательные войска, до самой смерти присматривать за вонючими лесорубами и рудокопами. Первый вариант Юллу, судя по всему, не светил, второй совсем не улыбался. Он предпочёл бы умереть в бою. Но не от руки же взбунтовавшегося фрая?! А намеренно подставить себя под удар врага — непрощаемый грех, за который придётся отвечать в следующей жизни.
Хотя
