падает снег.
Дома царит абсолютнейший хаос. Кажется, наши вещи совершили вооруженное восстание, и пол покрыт трупами «бойцов». Повсюду разбросаны обувные коробки, одежда, соломенные шляпы, баночки кремов, какие-то объедки, таблетки, бумажки со списками… Мама бестолково мечется по полю боя и сердито расшвыривает вещи.
– Да где же эти чертовы паспорта?!
– На столе. Под кактусом, – с порога подсказываю я.
Мама с облегчением выдергивает документы из-под керамического кактуса-копилки и кладет их на микроволновку, чтобы тут же водрузить сверху чашку с недопитым кофе.
– Может, это плохая идея? Не знаю, у меня такое чувство… такое чувство… – Она обессиленно падает на стул и тут же вскакивает на ноги. Я замечаю, что губы у нее дрожат, и беру ее руки в свои. Ух, сколько страха и паники!
– Ты просто давно не была в отпуске, поэтому вместо приятного волнения тревожишься по мелочам.
– Ты думаешь?
– Конечно, – уверенно вру я. – Давай помогу.
Когда мы заканчиваем, на часах почти полночь. Мне приходится сесть сверху на чемодан, но у мамы все равно не получается застегнуть молнию. Она со смехом падает на пол и раскидывает руки в стороны.
– Нужна помощь? – спрашивает папа, выглядывая из спальни со спящей Ксю на руках.
Я тут же подтягиваю ноги к груди и обнимаю руками, чтобы он случайно меня не коснулся. Папа садится на корточки, возится с замком, а я украдкой разглядываю его макушку. Надо же… Волосы седые появились.
Молния громко вжикает. Чемодан наконец закрыт, но папа не спешит вставать. Он ловит мой взгляд. Мы смотрим друг на друга и оба молчим.
Как много в моей жизни стало таких вот долгих взглядов…
В его глазах столько всего: мольба о прощении, признание вины, горечь, безысходность, надежда… Или мне только кажется? И даже если это так, то что с этим делать? Как и с тем, что какой-то кусочек моей души даже теперь, даже после всего, что он натворил, продолжает по нему отчаянно скучать. Ведь раньше мы так много времени проводили вместе. Мне без него одиноко, особенно сейчас…
– Ты мой герой, – радостно говорит мама, чмокнув папу в макушку. Он вздрагивает, а я вскакиваю с чемодана и, сославшись на домашку, прячусь в комнате.
Мне хочется побыть одной. Нажать на кнопку и выключить мысли, выключить вообще все звуки вокруг. Но даже в тишине, если прислушаться, слышно, как шумит внутри синее море. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш…
Я свешиваюсь с кровати и нашариваю блокнот. Страшно подумать, как давно я не рисовала! Бездумно вожу ручкой по бумаге, делаю наброски широкими штрихами, не заботясь о красоте. Папин взгляд, завитки волос у мамы на шее, воротничок на рубашке Андрея, Кашины пики-коленки… В какой-то момент глаза закрываются сами собой. Я так и засыпаю в обнимку с блокнотом, а просыпаюсь от маминого шепота:
– Саш, ты не видела наши паспорта?
– На микроволновке. Под чашкой кофе, – сонно бормочу я.
– Вот я растяпа! – смеется мама.
В темноте мне не видно, но даже по голосу слышно, что она улыбается. Я тянусь к ней и обнимаю крепко-крепко. Впускаю в себя хаос ее цветов, стискиваю зубы… И мама обнимает меня в ответ.
– Проводишь нас?
Я киваю.
Папа уже ждет в коридоре. На нем дутая куртка, за спиной рюкзак, а на руках дремлет Ксю. Мы вежливо прощаемся, и сердце сжимается от ничего не значащих слов. Какие же они пустые.
– Веди себя хорошо. Мы будем скучать, – торопливо говорит мама, выталкивая чемодан наружу. Она торопится, внизу уже ждет такси.
– Я тоже.
Я машу ей рукой. Открываю рот, чтобы сказать, как сильно я на самом деле ее люблю, но дверь захлопывается, и я опять остаюсь одна. Только совсем-совсем.
Плетусь в свою комнату. Шаркаю тапочками по полу, и даже в этом звуке мне слышится: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш…» Дурацкое море внутри. Я так хотела, чтобы меня оставили в покое, и вот теперь родители уехали. Каша думает обо мне черт знает что, а единственная подруга не отвечает на сообщения. И Андрей…
Нет, я не чувствую облегчения от того, что осталась одна.
Щиплет глаза. Сжимается горло. Давит в груди.
Я тянусь к телефону. Звонить Оксане в пять тридцать, наверное, слишком, но можно ведь написать. Тогда утром она проснется, вспомнит обо мне и перестанет игнорировать. Падаю на диван. Пялюсь в черный квадрат телевизора и быстро набираю сообщение в Вотсапе:
«Я по тебе скучаю».
И еще одно.
«Пожалуйста, прости меня, если я чем-то тебя обидела. Мне тебя не хватает».
Я прижимаюсь лбом к телефону. Шепчу: «Позвони мне…», и тут же вздрагиваю, потому что смартфон начинает вибрировать. На экране высвечивается имя Оксаны. Я торопливо нажимаю пальцем на иконку звонка и прижимаю трубку к уху.
– Помоги мне, – слышится шепот. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
Какой-то урод перегородил своей «Хондой» проезд, поэтому я выпрыгиваю из такси на углу и несусь по стоянке, отсчитывая подъезды. Местные называют этот дом «Огурцом». Вытянутая коробка до отказа набита зернами-жильцами: пристанище неудачников и тех, кого мой отец называет маргиналами. Социальное жилье.
Десять, одиннадцать, двенадцать… Наконец-то, тринадцать! Я сворачиваю в арку и оказываюсь в почти полной темноте. Грудь тяжело вздымается от быстрого бега, а в воздухе перед лицом с каждым выдохом рождается и умирает облачко пара.
– Оксан? – нерешительно шепчу я.
– Я здесь.
Я иду на голос и едва не спотыкаюсь о них в темноте. Нашариваю в кармане телефон, включаю фонарик и направляю луч света в нишу у стены. У Оксаны опухшее и покрасневшее от слез лицо, воротник рубашки и шея в крови. А у Егора…
– Вот черт… – бормочу я.
Правая сторона его лица похожа на один огромный кровоподтек. Глаз заплыл. Из раны над бровью течет кровь, волосы слиплись, а губы пересекает длинная царапина. Он сидит прямо на асфальте, привалившись спиной к стене и согнув одну ногу в колене. На сером свитере сбоку красно-коричневое пятно.
– Он подрался? Или пытался опять?..
Оксана качает головой, а я опускаюсь на колени рядом.
– У тебя вся шея в крови! Может, надо…
– Это не моя, – всхлипывает Оксана. Ее руки дрожат.
Я пытаюсь подавить вспышку гнева, но все равно срываюсь на крик:
– Во что он на этот раз тебя втянул? Зачем ты ему помогаешь? После всего, что он…
Оксана мотает головой с такой силой, что волосы хлещут ее по щекам, и вцепляется пальцами в мои плечи:
– Я не знаю, что делать. Егор сказал не вызывать полицию. И в больницу сказал не везти. Но он начал терять
