с девушкой по имени Молли и ее вроде-как-бойфрендом Джеком в озерный край Италии, где Анна и Молли расстались с Джеком, собиравшимся навестить семью на вилле у озера Комо, о которой он без конца болтал, но куда не пригласил ни ту ни другую даже на стакан воды. Потом девушки поехали в Женеву. В Европе в аренду было легче найти автомобиль с механикой, и ей пришлось научиться водить его. У Молли это выходило куда лучше, и в горах за рулем была она. Жестокость Альп. Ей понадобилось совсем немного времени в пути через пропасти и провалы, через крохотные долины, чтобы осознать, какая красота скрывалась за их кажущимся неистовством. Она видела ее на выщербленных склонах гор, в тени, отбрасываемой ими, ясно и четко, словно могучая сила высекала прекрасные лица из грубой породы. И везде чувствовалась, отовсюду грозила смерть: внезапная, жестокая. Сколько людей ежегодно разбивалось здесь насмерть? Но помимо смерти, каждый переход через Альпы грозил увечьями. Раны, и кровь, и вода, и камни, и солнечные лучи, что, словно копья, пробивались сквозь кроны деревьев. Стоял июнь, но здесь было сыро, в мае была запоздалая оттепель и лил дождь, и все вокруг таяло, текло, темнели влажные скалы, на миг отражая луч солнца. Здесь было просторно и вместе с тем тесно, и здесь она испытывала постоянное возбуждение, постоянно была на грани; ощущение было такое, будто кто-то вот-вот на нее нападет. Это чувствовалось в земле, в окрестном ландшафте. Определенно, можно было ощутить этот запах. Борьба за власть шла с переменным успехом, циклы сменяли друг друга, люди цеплялись за жизнь, за собственную безопасность, за землю, которая все равно брала верх. Земля напитывалась смертью. Быть может, поэтому люди без конца воевали друг с другом: приходилось за все бороться. Все эти маленькие замки – иногда по два или три приходилось на одну небольшую долину, а то и больше; стоя на холме где-нибудь в Беллинцоне, можно было сосчитать их: четыре, пять, на склонах гор, по краю чаши долины с горными массивами вокруг – зачем все они, если не для того, чтобы укрываться в них от насилия и чтобы вершить его, покинув их? Казалось, что все вокруг износилось под ударами. На высокогорных лугах лежал коровий навоз, и ей виделись новорожденные животные: кровь на плаценте свиней, телята, отнятые от молочной коровы, а вокруг ведра слизи и последа; каждый фермер часть года проводил по локоть в крови.
В Женеве она встретила мужчину, Иоахима. Очень хорошо одетого. Она отпустила ему соответствующий комплимент, ей это нравилось, заводило то, что он действительно одевался со вкусом.
«Если ты убийца, это не значит, что ты должен плохо одеваться», – сказал он. В этот момент он находился в ее постели, голый. Она навсегда запомнила эти слова и то, каким тоном он их произнес. Она рассмеялась, он принял из ее рук тарелку, чтобы затушить сигарету, и потянулся к ней. Член у него был чуть меньше среднего, но такого крепкого стояка видеть ей еще не доводилось; ощущение было совершенно нечеловеческое, когда он вставал, то напоминал горячую штамповку, не поддававшуюся ее пальцам, даже головка была твердокаменной. В Женеве она посещала летние курсы международного права. Шел июль, последняя неделя курсов, а в Нью-Йорке ее ждали пять недель работы в компании. Как-то среди бела дня, когда она готовилась к ближайшим экзаменам, он явился без приглашения, начал раздевать ее прямо в дверях и оттрахал, не снимая костюма, просто спустил штаны, расстегнул две пуговицы снизу на рубашке и, как некоторые делают за обедом, откинул назад галстук. Ее посещали подобные фантазии, и он долго трахал ее; она кончила дважды: один раз в самом начале и еще раз под конец, внезапно, даже удивилась. Потом он просто вытерся и ушел. Весь визит занял двадцать шесть минут. Она уселась за стол, слегка ошеломленная, все еще разгоряченная оттого, что кончила, и поняла, что этот человек ей совершенно не нравится, ни капельки, но если он появится здесь еще раз, то она его точно трахнет (следующий раз действительно стал последним). Действительно, благодаря ее отвращению к нему секс с ним становился куда более волнующим. К своему удивлению, она поняла, что больше не ищет ни любви, ни привязанности мужчин, что это, как и чувственность, отошло на второй план: она желала видеть эгоистичное желание на их лицах, вплоть до презрения. Она хотела, чтобы мужчины видели в ней эротический объект, хотели воспользоваться ей, считая, что они действительно ее используют. Но эта мысль показалась ей неубедительной: она была слишком примитивной и не могла раскрыть глубины охватывавшего ее желания. Ей нужен был секс, способный ее возбудить, но при этом лишенный сложностей и опасностей любовной связи. Мужчины, которых она любила, а именно ее брат, в меньшей степени Джордж, и в еще меньшей еще двое, или нет, один – ну ладно, здесь можно было поспорить – и в иной степени ее отец – по сути, все они ее бросили. Она обнаружила, что с теми, кого было интересно трахать, часто едва ли о чем можно было поговорить, недолго и уж точно не после того, как она испытала оргазм. Их пренебрежительность превратилась в барьер: физическое влечение притягивало их к ней, а их пренебрежение, которое она часто воспринимала как замаскированный страх, держало их же на безопасном расстоянии. И кроме мимолетного возбуждения, которое их влечение пробуждало в ней, ей не было нужды что-либо чувствовать.
Она вернулась в Нью-Йорк, начала работать в юридической фирме. Первый год дался ей хорошо, фирма была большая, очень в духе WASP, Симпсон, Тэтчер и Бартлетт, как груши, кремового цвета фирма, кремовые фирменные бланки и кремовые стены, с офисами на Парк-авеню и Уолл-стрит; она работала в офисе на Парк-авеню, наискосок от Сигрэм Билдинг, в штаб-квартире банка Chemical, их крупнейшего клиента. Ее курсы международного права пришлись кстати: она оказалась в команде, работавшей с аргентинскими и чилийскими займами. «Мы шлем деньги туда, где находим славного диктатора», – написала она записку Молли. Молли была в Лос-Анджелесе, пытаясь пробиться в киноиндустрию, кишащую, по ее словам, развратниками, распутниками и настоящими насильниками. Она чувствовала себя карпом, на которого охотятся аллигаторы.
Позже тем же летом, идя домой с работы, она вышла на Коламбус с 67-й, после того, как прошла через парк. У 81-й из «Чаривари»[86] по ступенькам спускался не кто иной, как Джордж.
– Ты? – удивилась она. – Ты?
Он – она
