что она не рядом. Словно все его нутро сейчас тянется к ней, и он напряжен от возбуждения и предвкушения, потому что знает – вот-вот произойдет что-то.
Что-то так несвойственное им.
– Где ты? – спрашивает он, и голос его такой низкий, такой будоражащий.
Ребекка едва не теряет сознание.
– В баре.
– Я сейчас за тобой приеду.
– Нет, – резко отвечает она, а потом смотрит перед собой и понимает… Что да. Да и еще раз да. – Я сама приеду. Дома кто-нибудь есть?
– Родители с Эстер поехали на ужин к Филипу и Нолану.
– Значит… ты один?
– Да.
И это не просто «Да».
Это такое тугое, такое сильное, наполненное любовью и диким желанием «Да, да, да!»
Такое «Да», после которого нет пути назад.
Ребекка закрывает глаза и понимает, что больше не хочет оставаться здесь ни на секунды. Поразительно, правда? Здесь все ее друзья, люди, которые поддерживали в ней жизнь все эти годы, но прямо сейчас она хочет оказаться от них подальше.
– Я… Я сейчас, только найду ключи и…
– Уверена, что мне не стоит тебя забрать?
– Нет. Я скоро.
Она кладет трубку и начинает рыться к своем рюкзаке в поисках ключей от машины.
Руки трясутся, в горле горит. Она вываливает половину содержимого рюкзака на землю, чертыхается, наклоняется, чтобы сгрести все обратно.
А когда выпрямляется – перед ней стоит мужчина. Высокий мужчина в пальто и стильном шарфе. Он улыбается, и Ребекке на секунду кажется, что его лицо ей безумно знакомо.
Так знакомо, словно она не просто видела его однажды мельком в магазине, а будто знала его. Знала близко, отчетливо. Знала, как саму себя.
– Вот, вы обронили, – он протягивает ей ключи от машины.
Ребекка берет их в руки, слегка касается пальцев мужчины своими.
Его глаза…
Они такие голубые и яркие. Где же она их видела?
– Спасибо, – шепчет она, не в силах отвернуться.
Мужчине не больше сорока, он высокий, статный, есть в нем что-то смутно родное, и Ребекка чувствует, как сердце разгоняется у нее под ребрами, выбивая какой-то ускоренный ритм.
– Всего хорошего, – отвечает он и отходит.
Ребекка еще пару минут смотрит ему в спину, а потом смахивает это странное ощущение, тряхнув головой. И как будто ничего не было. Наваждение проходит так же быстро, как и появилось.
Когда она входит в дом, верхний свет горит только на кухне. В гостиной бледно светит настольная лампа. Мэтт сидит на диване у телевизора, но, увидев ее, встает и выглядит…
Ох.
Как будто прямо сейчас влюбляется в нее снова.
Как будто Ребекка становится его душой в эту самую секунду.
Они оба словно сейчас встречаются и вот-вот познакомятся, но уже знают, что созданы друг для друга.
– Ребекка, – говорит он тихо.
Она хочет броситься к нему и обнять так крепко, чтобы слиться с ним. Чтобы горло перехватило, ей не нужен воздух, когда он рядом.
Но она ступает осторожно, шаг за шагом, пока они не оказываются так близко, что она может чувствовать его запах и ощущать, как горит его кожа под футболкой.
– Я…
Он не дает ей договорить.
С глубоким, гортанным стоном хватает ее и вжимает в себя, целуя.
Ребекка отвечает на его поцелуй так, как будто он – вода, а она шла по пустыне всю свою жизнь.
Будто его губы – это ее стихия, ее жизнь, ее кислород.
Она целует его, крепко держась за его плечи, потому что уверена – если он отпустит ее, то она рухнет на пол замертво.
Они целуются, и мир замирает. Он не существует. Ничего нет вокруг, только он и она, одна живая масса в пустоте.
Язык Мэтта скользит в ее рот, Ребекка принимает его с удовольствием, с благодарностью, скулит, словно сама стала волком и вот-вот обратится.
Она чувствует, как все мертвое, все полудхлые клетки оживают, раскрываются, требуют еще и еще.
Тело горит, коленки дрожат, Ребекка прижимается к Мэтту так тесно, что между ними уже нет ничего – никаких преград, никакого пространства.
«Я хочу тебя, – думает она. – Только тебя. Больше всего на свете. Сейчас».
Мэтт как будто читает ее мысли или же просто чувствует – по ее дрожи и запаху, по тому, как жадно она хватает его губы, как царапает короткими ногтями его плечи.
Он отрывается и заглядывает ей в глаза. Взгляд у него мутный. Ребекка ощущает его возбуждение сквозь свои джинсы и его штаны. Она прижимается к нему, ничего не боясь.
Это ее мужчина.
Ее волк.
Ее родственная душа.
Да, внутри нее все еще куча противоречий и страхов, с которыми ей предстоит бороться, но прямо сейчас она умрет, если не впустит его в себя, если не отдастся, если не позволит взять себе.
– Мэтт, – хрипит она и снова касается его губ, только теперь почти невесомо, очень осторожно.
– Да, – отвечает он. – Я знаю. Знаю.
Она обхватывает его ногами, когда он поднимает ее на руки и несет.
Ей плевать куда.
Хоть на край света, хоть в чертов ад.
В его руках ей так прекрасно и сладко, что она полностью подчиняется и отпускает себя.
Пусть.
Забирай меня.
Забирай меня всю, я твоя, твоя, твоя, создана для тебя. Рождена для того, чтобы быть твоей.
Ребекка теряет рассудок.
Когда Мэтт опускает ее на простыни, а потом на пару секунд отстраняется, оглядывая ее с головы до ног. Она горит от его взгляда, от того, как он дышит. Она горит, прекрасно понимая, что сейчас случится.
И это совсем не то же самое, что было с Гейлом.
Ребекка хочет Мэтта. Не просто чтобы было, не только ради того, чтобы утолить свою жажду секса. Она хочет принадлежать ему.
Она хочет его до потери сознания, она не может спокойно лежать, все ее тело тянется к нему, просит ласки, умоляет его…
– Раздень меня, – просит она, и Мэтт не смеет ослушаться, возможно, потому что и сам больше не может терпеть.
Он снимает с нее кофточку, потом – джинсы.
Все это время она пытается сосредоточиться на нем, на его теле, его взгляде, но это так сложно, когда его пальцы касаются ее кожи.
Они садятся друг напротив друга. Ребекка такая маленькая рядом с ним. Мэтт стягивает с себя футболку, а потом осторожно, как будто боясь спугнуть, ведет по спине Ребекки ладонью и притягивает ее к себе.
Она горит.
Она полыхает, в ней столько огня, что можно спалить не только этот дом, но и весь город дотла.
Ребекка
