о чем? Почему Картер в наручниках?
Он смотрит на меня разочарованным взглядом. Как будто ждал, что я расколюсь, дескать, да, знала я, что Люк – коп под прикрытием, или да, я спала с ним.
– За дурачка меня держишь, Слоун? – Эйса не спеша оборачивается к Люку. – Тогда, я думаю, ты не станешь возражать против этого, а?
И, вскинув пистолет, он идет к Люку, совсем как к тому типу, которого пристрелил наверху.
Я срываюсь, вскакиваю с матраса и, схватив Эйсу за руку, кричу:
– Нет! Эйса, не надо!
Больших доказательств не надо: я себя выдала. Эйса не убивает Люка. Нет, он резко оборачивается и бьет меня пистолетом, да так, что я отлетаю на кровать. В голове пульсирует боль. Теперь Эйса сосредоточился на мне. В его глазах полыхает гнев.
Он накидывается на меня, хватает за руки и прижимается лбом к моему виску.
– Слоун, нет. Нет, нет, малыш. – Потом выпрямляется и смотрит на меня с болью во взгляде. – Ты впускала его?
Слезы не дают мне признаться. Они же не позволяют ничего отрицать.
Лицо Эйсы превращается в страдальческую гримасу. Сбылись самые страшные его опасения. Казалось бы, только-только человека пристрелил, а из колеи его выбивает мысль об измене.
Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь.
Ну, вот и все.
Пришел мой конец.
Эйса утыкается лицом мне в то место, где шея переходит в плечи, и бормочет:
– Не помню, я запер дверь или нет.
Я пытаюсь осмыслить услышанное, однако сказано это было настолько невпопад, да и сердце колотится слишком сильно, что я ничего не могу взять в толк. Впрочем, когда Эйса направляется к двери, я бросаю взгляд на Люка. Его руки скованы позади спинки стула, он резко встает и вновь садится, сразу убрав руки за спину. Происходит это так быстро, что я лишь сейчас сознаю: его ведь даже не к стулу пристегнули.
Эйса, видимо, об этом и не подумал, иначе просто не повернулся бы к Люку спиной.
Он в это время запирает дверь. Я же снова смотрю на Люка – тот предостерегающе мотает головой, просит не дергаться. Он не может провести по губе пальцем и вместо этого чуть прикусывает ее и шевелит челюстью.
В ответ я подергиваю себя за прядку волос.
Эйса приваливается спиной к двери и, приложив пистолет к щеке, смотрит прямо на Люка.
– Я рассказал тебе, как первый раз ее трахнул, – говорит он. – Теперь твоя очередь.
Глава сорок первая
Эйса. Несколько лет назад
Отец стоит у окна и высматривает людей.
Он высматривает их постоянно. Говорит, что если они узнают, где мы живем, то придут и застрелят его. Потом застрелят маму, застрелят меня. А расправившись с нами, даже полиции ничего не скажут. Бросят наши тела здесь, в доме, на съедение мышам и тараканам.
– Эйса! – кричит отец, не отходя от окна и указывая на входную дверь. – Заперто? Глянь-ка!
Я уже два раза проверял замок, но отец никак не успокоится.
– Проверь еще, – говорит он всякий раз, как выглянет в окно.
Иногда он думает, что за ним придут и застрелят, а иногда ему на все наплевать; почему так – не знаю. Я падаю с дивана и ползу к двери. Ноги у меня здоровые, и я мог бы спокойно пройти до нее, однако порой мне страшно, я боюсь тех, кто может явиться и застрелить меня, поэтому под большим окном я ползу.
Проверяю дверь.
– Заперто.
Отец смотрит на меня с улыбкой:
– Спасибо, сынок.
Не люблю, когда он зовет меня сынком. Сынком он зовет меня только тогда, когда боится людей, которые хотят застрелить сперва его, а потом маму и меня. Когда отец боится, он добр и просит о помощи: подвинуть диван к двери, отключить от сети электроприборы. Сегодня я весь день ему помогал, но он так и зовет меня сынком. Мне больше нравится, когда он вообще меня не зовет, просто сидит целыми днями в кресле.
Я ползу обратно. У самого дивана отец хватает меня за руку.
– Они тут, Эйса! – шепчет он. Заставляет встать и говорит: – Тебе надо схорониться!
Сердце начинает стучать очень быстро. Я киваю.
Хотя к нам пока еще никто не приходил, отец сильно боится этих людей. Он тащит меня через гостиную, и я успеваю глянуть в окно. И никого не вижу.
Тем временем отец вытаскивает меня из дома через заднюю дверь. У крыльца опускается передо мной на колени и хватает за плечи.
– Эйса, спрячься под домом и жди, пока я не выйду.
Я мотаю головой:
– Не хочу. – Под полом темно, а еще как-то раз я видел там скорпиона.
– Так надо! – горячо шепчет отец. – Не выходи, пока я за тобой не приду или пока нас всех не прикончат!
Он толкает меня к дыре, что ведет под пол, и я на четвереньках заползаю далеко-далеко.
Прижимаю колени к груди и плачу как можно тише, чтобы меня не услышали.
* * *
Я окоченел и проголодался. Проплакал всю ночь до рассвета. Отец велел не высовываться, и я сидел смирно. Ни разу не пошевелился. Надеюсь только, что он не разозлится на меня, ведь я описался во сне. Последний раз я писался еще до прошлого дня рождения.
Я слышу, как люди ходят по дому. Я не знаю, убили они отца или нет. Мама в спальне, откуда почти не выходит, а значит, они и ее могли убить.
Зато меня они не убили, потому что я сделал все, как велел отец. Сидел тут и не шевелился, ждал, пока он придет за мной.
Или пока не уйдут те люди.
* * *
Я очень сильно замерз и проплакал до самого захода, но все равно сидел смирно. Отец велел не шевелиться, вот я и не шевелюсь. Правда, ноги сделались как будто чужие, и глаза постоянно слипаются. Пить хочется уже не так сильно: рядом протекает труба, и я слизнул немного воды.
Наверное, те люди все же убили отца и маму, потому что в доме очень тихо. С самого рассвета по комнатам больше не ходят.
Отец велел не шевелиться, но будь он жив, то пришел бы за мной.
А он так и не пришел.
Я выползаю из-под пола. Снаружи темно, а значит, я просидел под домом больше целого дня. Если те люди правда убили маму и отца, то вряд ли стали бы сидеть потом в доме больше суток. Думаю, они
