Матросову увильнуть от отчаянного санитара. Он двинулся за безусым.
Вдвоем они вынесли пятерых раненых. Заодно вытащили и восемь винтовок.
— Ладно, теперь можешь сматывать удочки, — сказал безусый. — Тебя уже, наверное, похоронили в своей роте. А ко мне подошло подкрепление.
В самом деле, к нему подошло на подмогу еще несколько санитаров.
Саша направился в свою роту. Куда бы он ни ступал, везде сидели солдаты, склонившись над котелками.
С большим трудом он разыскал свое подразделение. Его окликнул Рашит, с перевязанной головой:
— Топай на кухню, пока не поздно, — сказал он.— Аппетит разгорелся у всех, каждый добавку просит...
После освобождения Елизаветина гвардейская стрелковая дивизия была переброшена к дальним подступам Ленинграда. Если бы Саша имел карту и мог проследить по ней весь пройденный путь за последний месяц, то получилось бы несколько кружков и петель в районе севернее города Великие Луки. 25-й гвардейский полк несколько раз форсировал Ловать.
Их путь лежал через опаленные леса. Мелькали почерневшие стволы обезглавленных берез, обугленные сосны.
В глазах рябило. Устало плелась рота. Неизвестно, как еще находили бойцы силы для того, чтобы переставлять ноги.
Рашит незаметно оглянулся. Саша шел, покачиваясь, не отрывая своего взора от мелькающих пяток Гнедкова. Иногда Матросов как будто засыпал на ходу, но через несколько шагов с усилием открывал глаза.
— Саша! — окликнул Рашит.
Матросов промолчал. Рашит дотронулся до плеча своего друга и ласково сказал:
— Саша, снимай вещевой мешок. Вижу, умаялся.
Матросов, собрав последние силы, выпрямился, подтянулся, поправил на спине вещевой мешок, удобнее накинул на плечо автомат и подмигнул другу.
В этот миг по всей колонне прошла зычная команда, повторенная десятками голосов:
— Привал!
Соснин улегся, подложив под голову вещевой мешок, забросив ноги на пень и посмеиваясь, продолжал:
— Другой присугорбится, муторно ему, а бывалый солдат ко всему пристроится...
Бойцы заулыбались и молча последовали примеру старшины. Матросов закрыл глаза, не успев спрятать счастливую улыбку. Рашит повалился рядом.
Но заснуть Матросову не удалось. Он вскоре приподнялся, услышав вокруг себя шум. Оказывается, гвардейцы окружили Бардыбаева, вернувшегося из госпиталя. Саша тоже подошел к командиру отделения.
— Привет, сержант, — протянул руку Саша, — жив, цел и даже поправился.
Бардыбаев, подавая руку, сказал озабоченно:
— Чуть не забыл, в штабе дали письмо для тебя.
Матросов схватил конверт. С волнением прочитав его, он окликнул Рашита:
— На, читай!
— «В бою смертью героя погиб Петр Филиппович», — прочитал он. У Рашита дрогнул голос, однако, сдержав себя, продолжал: — «Я проплакала весь день. Вечером пошла к Ольге Васильевне. Мы сидели долго в холодной квартире, обняв друг друга. Ольга Васильевна тяжело переживает сообщение о гибели Петра Филипповича, я утешала ее, как могла. Сейчас пишу тебе о нашем общем горе и уже совсем не плачу, честное комсомольское слово».
Командир отделения Бардыбаев потушил единственную свечку и в темноте строго приказал:
— Кончай разговоры, всем спать...
Над Ломоватым бором опустилась ночь. Саша долго ворочался, хотя все уже давно заснули. Тихо храпел Сергей Гнедков, посвистывая носом, точно вторя ветру, стонал и громко разговаривал во сне Михаил Бардыбаев.
«20 февраля 1943 года.
— Ты не спишь?
Я уже почти засыпал, когда Саша стал будить меня.
— Чего тебе не спится? — буркнул я.
— Если бы вот сейчас, перед боем, ротный, допустим, меня спросил: о чем я мечтаю, знаешь, как бы я ответил?
— Откуда мне знать, что у тебя на уме?
— Я бы выпросил у судьбы свидание с Лидой.
— Вот чудак! Я бы выпросил себе что-нибудь более реальное...
Саша замолчал, но своего добился — сон как рукой сняло.
Я подумал: с кулачного боя началась наша дружба с Сашей. Я тогда был командиром отделения, а он только что прибыл в колонию. Потом в «Белом лесу» оба являлись бригадирами. В училище снова рядом, и тут — однополчане.
Где, на какой дороге, на каком ее километре мы перешли ту грань, после чего просто приятели становятся неразлучными друзьями? Может, такой вехой стала ночь в уцелевшей от войны избе?
В тот вечер Саша рьяно колол дрова старой женщине, которая еще при немцах отважилась изгнать своего мужа, служившего полицаем. Ничего между нами не было сказано, но я тоже помогал Саше, как мог. Половину дров, пожалуй, я расколол.
Так мы молча, не сговариваясь, благодарили женщину, сумевшую сохранить гордость и душевную чистоту».
«20 февраля 1943 года.
— Ты не спишь?
— Отстань!
Он и не подумал отстать. В ту ночь Саша разговорился как никогда.
— Помнишь, как говорил Стасюк: «Колонисты — народ завороженный. Чего им пасовать перед трудностями после того, как прошли через медные трубы?»
Я подумал: днем действуют наши руки и ноги. Конечно, разум и сознание. Ночью, право же, просыпается душа. Та самая, которой мы днем, на поле боя, не даем распуститься».
«20 февраля 1943 года.
— Ты еще не спишь?
Я готов послать его к чертовой матери.
— Чего пристал?
— У меня там, под гимнастеркой, где положено быть сердцу, что-то, видно, вышло из строя.
— Бог, как говорят практичные американцы, с умом сконструировал человека, но забыл изготовить для него запасные части...
— Ты все зубоскалишь, а мне не до шуток...
— Ладно, так и быть, утром попрошу старшину, чтобы он для твоего сердца кое-какие запасные части заказал в интендантстве. Уговор остается в силе лишь в том случае, если ты все-таки дашь вздремнуть».
Он проснулся в полночь, когда на его лицо упали лучи ручного фонаря. Писарь роты спросил:
— Где тут Бардыбаев?
— Вон, крайний.
Он долго тормошил сержанта и, ничего не добившись, дернул за ногу.
— Живо, ротный вызывает.
— Тревога? Разведка? В секрет? — быстро выспрашивал сержант, торопливо одеваясь.
— Какая тревога, чудак, лейтенант вызывает, — бросил с усмешкой тот.
Бардыбаев, пропуская вперед писаря, отрывисто сказал:
— Пошли!
Матросов решил дождаться возвращения Бардыбаева. Он принес охапку дров, растопил печку. Устроившись поудобнее перед огнем, положив подбородок на ладони, Саша задумался. Так просидел он около получаса. Дверь скрипнула, вошел Бардыбаев. Он молча присел рядом, достал черный шелковый кисет, свернул цигарку и прикурил от уголька.
Саша, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, предложил:
— Ложитесь, товарищ сержант. Я сам подброшу дров.
— Спать уже некогда, — произнес Бардыбаев и, быстро взглянув на часы, сообщил: — В шесть утра комсомольское собрание перед штабным блиндажом.
В предрассветные сумерки
