потому что вдруг вспомнила, что меня укачивает в транспорте.
К вечеру я довела себя до состояния полного отупения. Не раз хотелось все бросить и бежать к Альгидрасу с просьбой о помощи, но я понимала, что мужчина вряд ли поможет в таком деле, тем более Альгидрас. Что он мог понимать в женских нарядах и багаже? А потом в голову пришла мысль, на фоне которой разом померкли все остальные. Раньше я почему-то не задумывалась о столь деликатной проблеме, захваченная страхами и новыми впечатлениями. Подготовка же к поездке остро подняла этот вопрос, потому что любая женщина, собираясь в путешествие, обязательно возьмет с собой гигиенические принадлежности. Я же осознала, что за все время пребывания в этом мире, а по моим подсчетам выходило, что я пробыла здесь порядка двух месяцев, у меня ни разу не возникло потребности в этих самых предметах женской гигиены.
Я села на сундук, ошарашенно глядя перед собой. Беременной я быть не могла. Никак. Вообще. Сглотнув, я нервно заправила прядь волос за ухо и попробовала мыслить рационально. Единственное, на что я могла списать нарушение цикла, – стресс. Со мной такое было один раз в подростковом возрасте в период сложных экзаменов. Однако тревога не отступала. Воспитанная в семье медиков, я привыкла серьезно относиться к своему здоровью, и ситуация, в которой мой организм давал сбой, не могла радовать. С одной стороны, это было очень удобно, потому что я понятия не имела, как обратилась бы к Добронеге с вопросом, что мне делать в эти дни, ведь Всемила явно должна была разбираться с ежемесячными проблемами сама. С другой, это, как ничто иное, показало, насколько серьезно обстоят дела с моим здоровьем. Я обняла себя руками, почувствовав озноб. Как бы я ни храбрилась, у меня все-таки не получалось думать о собственной скорой кончине отстраненно и хладнокровно.
Не знаю, куда бы завели меня эти мысли, если бы Добронега не вернулась домой. Мать Радима выглядела уставшей. Мимоходом посетовала на то, что Зим все никак не оправится. Я не знала, кто такой Зим, но в последнее время так часто слышала его имя, искреннюю заботу и расстройство в голосе Добронеги, что каждый раз мне становилось его жалко.
– Может, еще поправится? – робко предположила я.
Добронега погладила меня по плечу и только вздохнула, ничего не ответив. Чего у нее было не отнять, так это честности в таких вопросах. Она никогда заранее не говорила, что все будет хорошо.
После ужина я все-таки набралась храбрости и спросила, что стоит взять с собой в Каменицу. Добронега всплеснула руками так, будто только сейчас об этом подумала, и вскочила с лавки.
– И верно, дочка! Как же я тебе не сказала? Ты же никуда не ездила. Боязно, небось? – спросила она у меня.
– Боязно, – не стала отпираться я.
Добронега ободряюще улыбнулась и потянула меня из-за стола, махнув рукой, мол, потом уберем. Когда она толкнула дверь в свои покои, я невольно замерла на пороге. Я так ни разу и не позволила себе сюда зайти, словно что-то меня останавливало. Вот и сейчас появилось почти мистическое чувство, что стоит мне войти, и я узнаю нечто, что в очередной раз перевернет мой мир.
– Ну, что ты замерла? Поздно уже.
По размеру эта комната была немного меньше той, что занимала я. Справа тянулся бок печки. Напротив двери – ровно посередине стены – располагалось одно из двух окон, выходивших на задний двор. Второе было в прежней комнате Радима. В левой стене виднелась приоткрытая дверь, но из-за того, что солнце клонилось к горизонту, а лампу Добронега не зажигала, я не могла разглядеть, что за ней находится, однако логично предположила, что там гардеробная – должна же мать воеводы где-то хранить свои наряды. Кровать Добронеги была копией той, на которой спала я. Ничего особенного: пуховая подушка, стеганое покрывало.
Впрочем, на этом сходство с комнатой Всемилы заканчивалось. Если в занимаемых мной покоях стояли лишь кровать, лавка да два сундука, поскольку Всемила явно предпочитала простор и разместила все остальные вещи в гардеробной, то в комнате Добронеги вещи правили бал. Помимо кровати здесь стояло четыре больших сундука. Слева от входной двери почти всю стену до самого потолка занимали массивные полки. Рядом с дверью в гардеробную на стене висел меч, вероятно, принадлежавший отцу Радима. Интересно, что он был здесь, а не у сына. Справа, сразу за печкой, виднелась дверь в старые покои Радима. Я впервые задумалась о том, как размещались в этом доме жильцы, пока был жив предыдущий воевода Свири. Точного ответа я не знала, но предположила, что родители, скорее всего, занимали среднюю комнату, из которой можно было попасть в обе детских и которая имела свой выход на задний двор. Судя по тому, что теперь там хранились вещи Радима, повзрослев, он перебрался в бывшие родительские покои. Было ли это связано с тем, что Радим стал воеводой, или же Добронега просто уступила взрослому сыну большую по размеру комнату, спросить я, понятное дело, не могла.
– Сейчас темно уже, – произнесла Добронега, стукнув кованой крышкой сундука о деревянную стену. Почему-то этот глухой звук показался мне удивительно уютным. – Ты поутру завтра вещи вот из этого и из того сундука перебери. Если где молью побито, отложи, после починим, а остальное вывеси на солнышке. Пусть просушится. А то за хлопотами этими и лето пройдет, ничего не успеем, – посетовала она.
Я кивнула, заглядывая в недра раскрытого сундука. Похоже, завтра мне будет чем заняться. В оба сундука при определенной гибкости могла поместиться я сама.
– А с собой что в дорогу собрать?
– Свои сама опосля соберу. Ты же возьми платьев с запасом, сорочки на смену, душегрею, плащ теплый. Обувь, что в сенях в узлах, перебрать надобно. Ночи прохладные нынче…
Спустя десять минут мне уже не хотелось ни в какую Каменицу, а Добронега все рассказывала, что нужно сделать. Мы сидели в обеденной комнате, и моя голова пухла от информации, которую я пыталась лихорадочно запомнить, потому что письменных принадлежностей у Всемилы не было. В итоге я решила собрать с утра то, что удастся вспомнить, а позже Добронега наверняка пересмотрит вещи. Не оставит же она мои первые сборы в дальний путь мне на откуп?
Уже перед самым отходом ко сну я собралась с духом и спросила:
– А вы вчера, когда с Олегом уходили… Он говорил, когда еще зайдет?
Добронега, складывавшая рушник, медленно повернулась ко мне и покачала головой.
– Ох, дочка, дочка, – вздохнула она, – смотри, беду не накличь. В Каменицу едешь, к суженому.
– Да я не о том! – праведно возмутилась я. – Он мне книгу приносил. Там старые сказания его воспитателя. Мне просто интересно. Он легенду сказывал о прядущих, помнишь?
– Помню, помню, сказывала ты уже, – снова вздохнула Добронега. – Не говорил он, когда придет, – наконец ответила она. – Да и не придет уж, верно, до отъезда. Уехал он.
– Как уехал? – опешила я и даже села на лавку. – Куда?
– Ну, то лишь ему ведомо.
– Да куда ему ехать? Он же здесь один, – развела руками я.
– Может, зазноба у него где в соседней деревне, – предположила Добронега и покосилась на меня.
– Ну какая зазноба? Впрочем, мне без разницы, – тут же ответила я. – Ну и пусть зазноба. Я просто волнуюсь, как он один уехал. Он хотя бы воинов с собой взял?
– Кто ж ему воинов даст? – в третий раз вздохнула Добронега. – Он не побратим боле.
Она запнулась на миг, словно хотела добавить что-то еще, но потом лишь покачала головой и, сказав: «Доброй ночи, дочка», ушла к себе.
А я смотрела на закрывшуюся дверь и чувствовала, как сердце сжимается от тревоги. Умом понимала, что Альгидрас не ребенок, помнила его слова о Святыне и о том, что ничто не способно его убить, но глупому сердцу было все равно. Оно сжималось и ныло. А еще я думала о том, что он даже не предупредил о своем отъезде. И от этого к тревоге примешивалась обида.
Забираясь в постель, я постаралась выбросить все мысли из головы и приказала себе не видеть никаких снов. И то ли я так устала, то ли организм воспринял приказ правильно, но я провалилась в глубокий, вязкий сон без сновидений.
Утром, отправляясь в комнату Добронеги, чтобы приступить к сборам, я размышляла о том, что жизнь здесь не блещет разнообразием и каждый новый день как две капли
