должен выпить вина; его подносила либо сама герцогиня, либо ее малютка дочь, либо больная Прасковья. Отказаться было неучтиво, да и не принято. В спальне, устланной красным сукном, рядом с кроватью герцогини, в алькове – постель маленькой принцессы (Берхгольц Ф., 1903).
Вдали от супруга «Свет-Катюшка» не скучала. Молва квалифицировала близкие отношения герцогини Екатерины и князя Михаила Белосельского-Белозерского как любовные. Громкие ссоры и бурные примирения, шумные застолья и грандиозные танцевальные ассамблеи занимали почти все их время. О связи Екатерины Ивановны с князем как о доказанном историческом факте упоминает М.И. Семевский (1884) в книге «Царица Екатерина Алексеевна, Анна и Виллем Монс. 1692–1724».
14 октября 1722 года герцог Голштинский Карл Фридрих посетил Измайлово, увидел довольную царицу Прасковью. Сидя в кресле-каталке, «она держала на коленях маленькую дочь герцогини Мекленбургской – очень веселенького ребенка лет четырех». Камер-юнкер Ф. Берхгольц занес в дневник 26 октября 1722 года запись о посещении в Измайлове герцогини Мекленбургской и ее дочери. Гости были шокированы видом «полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом» бандуриста, который пел для Екатерины ее любимые не особенно приличные песни. «Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки… Принцесса часто заставляет плясать перед собой эту тварь и… ей достаточно сказать одно слово, чтобы видеть, как она тотчас поднимет спереди и сзади свои старые вонючие лохмотья и покажет все, что у нее есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и жила сообразно своему званию, здесь может терпеть возле себя такую бабу».
О годах, проведенных Катюшкой и ее дочерью после приезда из Германии и до воцарения Анны Ивановны, известно очень мало, как и о характере девочки. Видимо, она росла обыкновенным ребенком. Берхгольц в 1722 году писал, что раз, прощаясь с царицей Прасковьей, он имел счастье видеть принцессу, которая, «будучи в коротеньком ночном капотце, играла и каталась с другою маленькой девочкой на разостланном на полу тюфяке» в спальне бабушки. 9 декабря того же года Берхгольц записал, что его посетил придворный герцогини и «просил, чтобы я после обеда приехал в Измайлово танцевать с маленькой принцессой, которая обо мне спрашивает и ни с кем другим танцевать не хочет». Здоровье внучки Аннушки, болезненной и слабой, ее образование стали предметами забот царицы. Когда Анне исполнилось три года, Прасковья Федоровна стала писать ей письма в Германию. Они до сих пор сохраняют теплоту и трогательность, которые возникают в отношениях старого и малого: «Пиши ко мне о своем здоровье и про батюшкино, и про матушкино здоровье своею ручкою, да поцелуй за меня батюшку и матушку: батюшку в правой глазок, а матушку – в левой. Да посылаю тебе, свет мой, гостинцы: кафтанец для того, чтоб тебе тепленько ко мне ехать… Утешай, свет мой, батюшку и матушку, чтоб оне не надсаживались в своих печалех, и назови их ко мне в гости и сама с ними приезжай, и я чаю, что с тобой увижусь. Да посылаю я тебе свои глаза старые… уже чуть видят свет, бабушка твоя старенькая, хочет тебя, внучку маленькую, видеть» (Анисимов Е.В., 1998).
* * *
Явная декомпенсация нескольких хронических заболеваний царицы Прасковьи, судя по документам, наступила в конце 1720 года. Начиная с этого времени, Прасковья месяцами лежала в постели, «владея только руками. Ноги были поражены “водянкой”» (Семевский М.И., 1883). Иногда наступали ремиссии. Во время одной из них (2 октября 1722 года) Прасковья предприняла путешествие из Измайлова в Москву, в Тайную канцелярию, чтобы собственноручно отхлестать тростью слугу, Василия Деревнина, осмелившегося предать огласке подробности личной жизни своей госпожи. При этом гайдуки переносили ее из кареты в здание на руках.
Весной 1723 года царица Прасковья двинулась в свой последний поход: из Измайлова в Санкт-Петербург. Вереница подвод, выделенных царем, медленно потащилась на север. В Новгороде остановились надолго – разболелась дочь царевна Прасковья. Царица в письме от 4 апреля просила Петра I: «прикажи прислать к нам доктора или лекаря с лекарством; а признаем в ней болезнь лихорадку с горячкою…». Врач был прислан, лечение помогло, и семейство двинулось далее водой, на судах, присланных по Высочайшему повелению. В начале мая Прасковья Федоровна прибыла в новую столицу России, в новый дом на невской набережной, недалеко от Петропавловской крепости. С этого времени с каждым днем царице становилось все хуже, с часу на час ждали кончины. 8 октября ее навестил государь и пробыл у невестки более двух часов. В палатах умиравшей толпились челядинцы царицы. Они тревожно ждали ее кончины в неведении, что будет с ними после ее смерти; тут же были высшие духовные иерархи. Во дворе метались вещуньи, юродивые, нищие, призреваемые милосердной монархиней. Эти лица могли показываться не иначе как с большими опасениями наткнуться на государя; эта встреча значила попасть под батоги; им известно было, как бесцеремонно поступил император с такой же компанией при кончине царевны Марии Алексеевны 20 марта 1723 года.
В доме умиравшей распоряжалась герцогиня Екатерина Ивановна. Императрица утешала ее и часто проведывала больную. Зная, что Прасковья всегда была крайне немилостива к средней дочери, почти ее прокляла, Екатерина Алексеевна напоминала о необходимости полного примирения. 11 октября 1723 года для успокоения дочери и в угоду государыне-невестке старушка продиктовала следующее письмо: «Любезнейшая моя царевна Анна Ивановна! Понеже ныне болезни во мне отчасу умножились, и тако от оных стражду, что уже весьма и жизнь свою отчаяла, того для, сим моим письмом напоминаю вам, чтобы вы молились обо мне Господу Богу. Слышала я от моей вселюбезнейшей невестушки, государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении и яко бы под запрещением – или паче рещи, проклятием – от меня пребываешь, и в том ныне не сумневайся; все вам для вышепомянутой ея величества, моей вселюбезнейшей государыни, отпускаю и прощаю вас во всем, хотя в чем вы предо мною и погрешили. Впротчем, предав вас в сохранение и милость Божию, остаюся мать ваша ц. Прасковья» (Щербатов М.М., 1870). На рассвете 13 октября 1723 года старушка, чувствуя приближение кончины, поручила своих дочерей «Катюшку и больную Парашу» попечению императрицы, настоятельно просила, чтобы с ней в гроб положили портрет ее мужа; наконец, потребовала зеркало, долго в него смотрелась, как бы прощаясь сама с собой, и испустила дух[49].
Похороны Прасковьи состоялись 22 октября 1723 года и были торжественны и продолжительны:
