сына и его наставником. Видите, какой он умный, такого ума нет даже у наших священников.
Из подпаска юноша вдруг стал товарищем и наставником наследника великого господина. И все благодаря своим толковым ответам и воспитанию, которым обязан был учебе в Татевском монастыре. Радости Давида не было предела, хотя он из осторожности скрыл ее. Не тавадство и не общество наследника так обрадовали его. Какое счастье, он будет принят в доме, где живет Тамар!
Его волнение заметила только мачеха Тамар, которой было известно о любви молодых людей. До этого молчавшая, она одобрила желание госпожи:
— Да, да, хорошо бы принять парня в нашем доме. Я тоже слышала, что Давид умный парень. Он даже умеет читать и писать.
Грузинки по уму всегда выше своих мужчин, поэтому решение женщин было сразу выполнено. Великий господин распорядился сменить юноше одежду, одарить его лучшими халатами из собственного гардероба. Потом он велел составить указ о посвящении его в тавады, чтобы Давид, как дворянин, мог войти в состав его приближенных и быть принятым при дворе.
Но какая сатанинская хитрость заставила мачеху одобрить решение госпожи — это мы увидим позже. А написать для Давида указ было не так-то просто. Ни один из советников царского дивана не был грамотен. Секретарь великого господина дьякон Габриэл, единственный здесь грамотей, куда-то делся. Найти его было не легко. За ним послали человека.
Нашли его в избе какого-то крестьянина перед кувшином вина.
— Напишу, родимый, уж такое заклинание составлю, что и камень прошибет, — говорил Габриэл хозяину дома.
Обещание написать заклинание, которое прошибет и камень, вызвало у хозяина ликование, и он с благодарностью обратился к дьячку:
— Давай, пиши, дорогой, жена совсем плоха. Невмоготу ей больше. Голова у бедняжки раскалывается от боли.
— Как не расколоться ей, конечно, расколется! Ох, умираю, умираю! — стонала лежащая под лохмотьями больная.
У женщины всего лишь болел зуб и слегка опухла щека. Габриэл должен был написать такой могучий заговор, что если приложить бумажку с магическими словами к щеке, опухоль спадет и боль уймется.
Услышав, что его зовут во дворец, Габриэл поднялся и сказал:
— Заклинание занесу вечером, дорогой, только приготовь дюжину яиц. Пока не получу яиц — не дам, да и не подействует без этого..
Заглянув в кувшин и убедившись, что он пуст, дьячок вышел из лачуги крестьянина.
Появление Габриэла во дворце вызвало у всех улыбки.
— Габриэл опять еле держится на ногах, — сказал Арчил, первый заметивший его.
— Не будь он пьяницей, не было бы ему равного во всей Грузии, — заметил великий господин, — у проклятого знаний больше, чем в море воды. Чего только не прочел — и Псалтырь и «Караманиани», и даже «Вепхистхаосани»[70]. Третьего дня я получил письмо из Абхазии, велел вызвать священников из монастыря, они стали, разинув рты, и не смогли ничего прочесть, а Габриэл взял в руки письмо — прочел гладко, без запинки.
Габриэл отвесил поклон и, как положено дворцовому писцу, сел на тахту.
— Ну, Габриэл, приготовь перо и чернила, — сказал великий господин, — тебе придется кое-что написать.
У Габриэла была наготове заткнутая за пояс медная чернильница. Он носил ее не столько в доказательство своей глубокой учености, сколько как свидетельство высокой должности, которую занимал при дворе. Чернильница формой в точности походила на те, что до сих пор употребляют армяне Вана и Эрзерума. В ее длинной трубочке находились тростниковые перья, перочинный ножик и маленькая медная ложечка для воды. Эту чернильницу, быть может, одну из двух во всем Мцхете, великий господин получил в подарок и поднес писцу.
Поскольку писать приходилось в несколько месяцев раз, чернильница постоянно была сухой. Это знали все, поэтому мачеха Тамар, не дожидаясь напоминания, принесла в чашке воды. Хотя для воды, как уже говорилось, в трубочке имелась медная ложка, писец Габриэл облегчил дело, окунув руку в воду и подержав пальцы над чернильницей, куда стала капать вода. Потом вытер руку полой рясы.
Чернила были готовы, оставалось заточить одно из тростниковых перьев. Когда и это было сделано, секретарь с гордостью обратился к присутствующим:
— Теперь дайте бумагу.
Это было самое трудное, о бумаге никто не подумал. Поискали во всем дворце, но не нашли ни клочка. Послали в монастырь, и там не нашлось бумаги. Однако настоятель был так мудр, что не захотел отпускать посыльного великого господина с пустыми руками: он вырвал лист пергамента из старинной рукописи и дал ему.
Как писать указы, Габриэл знал наизусть, совсем как «Отче наш», требовалось лишь узнать имя и фамилию. Вызвали юного Давида, чтобы спросить имя отца. В одетом, умытом, принаряженном юноше трудно было признать прежнего пастуха. В новом платье, высокий, статный, он вызвал всеобщее восхищение.
— Клянусь Христом, этот парень рожден быть тавадом! — воскликнул Арчил и зааплодировал.
Сказанное не лишено было оснований. Давид и в самом деле происходил из знатного рода, хотя сам об этом не знал. Был он из сюнийских Орбелянов, но его отец обеднел и попал в крестьянское сословие.
Секретарь положил кусок пергамента на дощечку, устроил ее на коленях, составив себе таким образом подобие письменного стола, и стал писать. Как бы бегло он ни писал, несколько часов на это все же понадобилось. Окончив, Габриэл стал монотонно читать, как читал в церкви Евангелие. Потом пергамент и чернильницу положил перед великим господином. Оставалось поставить печать. Великий господин окунул палец в чернильницу, нанес чернила на большую квадратную печать, которая всегда висела у него на поясе, и поставил печать над указом. После этого Габриэл, тавады Арчил, Леван, Закария и Алекс — пять выдающихся государственных мужей Грузии — тоже заверили указ своими печатями.
— Иди сюда, сын мой, — сказал великий господин и протянул пергамент юноше, — будь достоин его.
Давид подошел, опустился на колени перед великим господином, поцеловал край его одежды п принял указ.
XII
Мы вкратце обрисовали обстоятельства, которые после приезда Давида в Грузию помогли ему вступить на тот путь, на котором он смог занять столь высокое положение при грузинском дворе. Возвращаясь вновь к прерванному повествованию, посмотрим, что предпринял Давид Бек после того, как получил письмо от своего друга Степаноса.
Утром следующего дня Мхитар спарапет, завернувшись в длинную бурку, шел к дому Бека. На глухих улочках было безлюдно, все спрятались от ливня в своих хижинах. Спарапет шагал быстро, нетерпеливо. Обещание Бека рассказать утром тайну появления Агаси подхлестывало его. Что могло привести сюнийца в грузинскую страну, размышлял он, какие дела у этого молчаливого
