Книга Морана - Алексей Иванович Кулаков

Расправляющая пышный бант на груди своего парадно-выходного платья, Галина Ивановна тут же потеряла интерес к своему отражению в настенном зеркале и развернулась к воспитаннице с молчаливым вопросом.

— По слухам, Михаил Иванович приболел сердцем от хронического переутомления, и теперь на санаторном лечении в Крыму. Настоящие большевики, они такие: горят на работе, не жалея себя ради блага трудового народа.

Едва заметно кивнув, черноволосая модница плавно повернулась обратно, продолжив поправлять какие-то только ей одной видимые недостатки. Однако, заметив в отражении, как со стола убирают сумку с травмоопасным предметом (особенно для ее ног!), и припомнив интересные надписи на его темно-серых боках, женщина с любопытством поинтересовалась:

— А почему «ПМ»? В смысле, это какая-то военная аббревиатура?

— Ну да. Сначала хотели «Кленом» назвать, потом передумали и решили…

С улицы донесся гнусавый звук автомобильного клаксона: оборвав фразу и поглядев в окно, блондиночка направилась на выход, ловко подцепив на указательный пальчик ключ от номера с грушевидным брелком-подвеской. Осторожно спускаясь по лестнице с вытертыми деревянными ступеньками, директриса припомнила один момент из недавней московской истории и тихо поинтересовалась:

— Ты меня тогда в гостинице попросила дать поговорить наедине с этим противным армянином Даниэляном. Если не секрет, что ты ему сказала? Никак из головы не выходит, какой он довольный тогда вышел.

С недовольной миной поправляя явно мешающие (вернее, еще не совсем привычные) новые серьги с капельками граненых аметистов, юная девица спокойно ответила:

— Сказала, что все поняла и сделаю как надо.

Галина Ивановна молчала до тех пор, пока темно-синий заводской «Бьюик» не отъехал от заводской же гостиницы — и только после этого на грани слышимости едва заметно усмехнулась:

— И ведь не обманула!..

* * *

Большую часть обратного путешествия в Минск товарищ Липницкая вновь продремала, отходя от гостеприимства ковровских заводчан вообще, и сразу трех лауреатов Сталинской премии в частности. Всего за один вечер ей наговорили столько комплиментов, что она даже перестала их запоминать и различать — какие предназначались ей как директору детского дома, в котором выросла такая талантливая воспитанница, а какие лично ей, как красивой женщине. Впрочем… Вот те, вторые, все же запоминались получше. Да и воспринимались как-то приятнее. Хотя на крымское вино и шампанское так налегать все же не стоило: вроде бы не на пустой желудок все это употреблялось, а вот поди же ты! Наверняка сказалось и то, что женский организм еще не вполне пришел в себя от ярославских домашних наливочек. Еще Галина Ивановна никак не могла вспомнить, когда и каким образом она умудрилась обменять билеты их обычных лежаков-плацкарт на роскошное двухместное купе в спальном вагоне первого класса. Причем ведь и денегв кошельке совсем не убавилось! Сонная (тоже отсыпалась впрок, как сурок) Сашенька тоже не смогла что-то пояснить, как и предупредительная проводница — заглянувшая на утро с бутылочкой «Боржоми» и поведавшая, что с ее стороны все оформлено как надо.

Меж тем, пока женщина и ее воспитанница пересекали просторы необъятной Родины, в мире случилось одно неоднозначное событие, которое поначалу осталось… Ну, скажем так: его заметили, но истинных масштабов не оценили. Да, Липницкой по возвращении в родной город несколько раз говорили что-то вроде: «слышала, Троцкий умер?», на что она неизменно кивала и озвучивала все положенные слова об известном враге советской власти — но честно говоря, ей было откровенно не до этого. Потому что на следующий день после ее выхода на работу, в руководимом ей детском доме случилось неожиданное пришествие первого секретаря БССР товарища Пономаренко, и за те полчаса, пока видный партиец «гонял чаи» с ней и Александрой, женщина от волнения (ничего же не подготовили!!!) едва не поседела обратно. К ее счастью, вновь инспектировать приют для сирот Пантелеймон Кондратьевич не захотел, возжелав вместо этого немного прогуляться в компании юной чемпионки по дорожкам вокруг детдома. О чем они там тихо разговаривали, Галина Ивановна не знала — но обоснованно подозревала, что Саша делилась своими впечатлениями от близкого общения с товарищем Калининым. Во всяком случае, «хозяин» Белоруссии уехал весьма довольным, что немедля отозвалось потоком небольших, но очень приятных неожиданностей. Супруга директрисы внезапно повысили в должности; старшему сыну с женой выдали ордер на отдельную и восхитительно-большую комнату в очень приличном доме; кардинально обновили и разнообразили вещевые фонды в ее детдоме, отчего воспитанники и воспитанницы стали напоминать обычных минских школьников. Самой Липницкой к «плановой» премии за достигнутые успехи без особой огласки выдали еще одну — уже знакомым дорогим дамским нижним бельем, косметикой, обувью и качественным драпом на пошив женского пальто. Про то, как поменялось отношение начальства в РОНО, даже и говорить не приходилось: им ведь тоже «обломилось» разных щедрот из особых наградных фондов Минского обкома! Единственно, момент заслуженного триумфа немного подпортила вернувшаяся из отпуска старшая воспитательница Валеева: характерные изменения в ее фигуре молчаливо свидетельствовали о том, что муж Танечку любит довольно-таки страстно и отнюдь не платонически — так что в положенный срок в их семье состоится маленькое крикливое прибавление. Пришлось срочно озаботиться кадровым вопросом, но момент был упущен (сентябрь на дворе, все выпускницы педучилища уже распределены!), так что воссоединение «раненой на любовных фронтах» воспитательницы с законным супругом откладывалось на неопределенный срок. Потом начался завоз картошки и прочих корнеплодов в овощехранилище; затем запускали-подключали отопление, попутно ликвидируя тут и там мелкие протечки — ну и принимали новых малолетних сирот, взамен выбывших по возрасту, или перешедших на постоянное жительство в общежития учебных заведений…

Одним словом, привычный сентябрьский дурдом. Меж тем, газеты все чаще начали напоминать своим читателям про скончавшегося в далекой Мексике Льва Давыдовича Бронштейна — ну и вообще, ненавязчиво напоминать людям о его бурной и весьма неоднозначной жизни. Хотя, журналистам особо стараться нужды и не было: в СССР еще не успели позабыть, как всего пятнадцать лет назад покойного величали «Лев Революции». Гм, хотя в те же года сам товарищ Ленин в пылу полемики запросто называл соратника по делу революции «Иудушкой» — а если дискуссия принимала совсем уж острую форму, то и «жуликом, мерзавцем и просто дрянью!». После изгнания из Советской России основатель и идеолог отдельного направления в марксизме некоторое время пытался вернуться на ее политический олимп, яростно клеймил и обличал, печатал в газетах пламенные статьи и ездил по миру… А года два назад как-то подозрительно резко взял и угомонился, засев в своем мексиканском поместье. В коем так же тихо