и голос его мечтательно взлетел вверх, так что уборщица, очевидно, расслышала что-то, несмотря на шум пылесоса.
– Да замолчи ты! – не выдержал брюнет, и уборщица покосилась настороженно, но потом пожала плечами и решила, видимо, не отвлекаться от своего конкретного дела.
– Так… – проскрипел шеф, – стало быть, это все, на что вы способны? Других предложений нет? Значит, взять всех троих прямо здесь, похитить, увезти в надежное место и там допросить. И как ты, светоч мысли, представляешь себе – легко ли будет увезти сразу трех женщин? И то, если ты сумеешь найти их в этом дурдоме?
На этот раз брюнет оказался ловчее и успел наступить толстому Тоше на ногу, прежде чем тот собрался отвечать.
– Мне не нужны трое, мне нужна одна, – продолжал шеф, – та самая, что была на кладбище. И увела у вас, идиотов, нужную информацию. Умнее вас оказалась в сто раз.
«Вас тоже», – не удержался брюнет от крамольных мыслей, и тут же ощутил на себе зловещий взгляд шефа из-под шляпы. Неужели он мысли читает? Это плохо…
– Тут и мозгов особых не надо, чтобы сообразить, кто из этих троих нам нужен, – после некоторого молчания продолжил шеф, – вот, к примеру, эта, Асташевская, сколько ей, по-твоему, лет?
– Ну… лет пятьдесят…
– Угу, а портрету этому небось лет двадцать пять, так сколько получается?
– Столько не живут… – растерянно произнес толстяк.
– И на фига нам эта развалина? – спросил брюнет. – И вот эта Зюбина тоже…
На фотографии была знойная брюнетка с густыми бровями и несколько длинноватым носом. Нетрудно было догадаться, что ее амплуа – только характерные роли.
– Ну, пока все верно. Приступай! – Шеф выразительно кивнул брюнету на уборщицу.
Тот подошел, не слишком скрываясь, потому что пылесос завывал возмущенно, и схватил уборщицу за локоть. Та вздрогнула и выронила из рук трубу.
– Артисты где? – гаркнул брюнет ей в ухо. – Эта вот, к примеру, Стрелкова?
– А я знаю? – заорала опомнившаяся уборщица. – Ты чего меня за руки хватаешь? Ты, вообще, где находишься? Только мне и дел, что за артистами присматривать! Если я буду за ними надзирать, кто за меня убирать будет? Может, ты? – И она воинственно взмахнула пылесосом.
Толстый Тоша, осознав, что дело идет к драке, почувствовал себя в своей стихии и бросился на уборщицу. Но та ловко подставила ему под ноги щетку, и Тоша свалился на пол с грохотом снежной лавины. Шеф выругался про себя и поспешил к живописной троице.
– Тихо, – проскрипел он, и от этого голоса пылесос перестал работать. Просто выключился сам собой, как глохнут моторы автомобилей, когда на пустой дороге над ними зависает летающая тарелка.
Уборщица с испугом поглядела на странного человека. И хоть лица его не было видно из-за темных очков и полей шляпы, она поняла, что лучше сказать ему все, что она знает. И что не знает, тоже сказать.
– В зале репетиция нового спектакля идет, Стрелкова там не участвует, – бойко затараторила она, подтверждая тот факт, что уборщицы всегда все знают и замечают, – но после репетиции будет читка новой пьесы, называется «На дне», так там все будут, потому что там действующих лиц много, едва ли не каждому артисту роль достанется…
– Это про бомжей, что ли? – Шеф обнаружил некоторое знание отечественной классики, очевидно, застряло в голове кое-что из школьного курса литературы.
– Зачем про бомжей, – обиделась уборщица, – станет наш главный про бомжей ставить, что в них хорошего-то, мало их у метро крутится… А пьеса про рыб, так и сказано, из жизни морского дна. Там все немые, только жестами объясняются под музыку, рыбы ведь не говорят… Аквариум, говорят, большой сделают на сцене. Натопчут, набрызгают, воды нальют, а мне убирать… Так что она непременно придет, Стрелкова-то, может, уже здесь…
Шеф развернулся и ушел, ничего не сказав на прощание, брюнет потянулся за ним, а толстого, со стоном поднявшегося с пола, уборщица пнула ногой в обширный зад.
Пылесос не успел включиться, как в холле появилась Ольга Павловна Асташевская. Она теперь не играла в театре, с грустью убеждаясь, что возраст – очень неприятная вещь, но по старой памяти приходила часто. Ей не грубили, принимали с уважением, помня о прошлых триумфах, однако ролей не давали.
– Здравствуй, Шура, – сказала Асташевская, – кто это с тобой сейчас разговаривал? Колоритный такой типчик, ему бы человека-невидимку играть. Лица не видно совсем, так закрывается…
– А, эти… – уборщица пожала плечами, – черт их знает, что за люди. Искали Ольгу Стрелкову. Настоящие бандюганы!
– Да, в мое время театр был храмом искусства, а теперь всякую шантрапу пускают, – вздохнула старая актриса.
Уборщица принялась за заждавшийся ковер, Асташевская же пошла к кабинету главного, где должна была проходить читка новой пьесы. Ну, ей, конечно, роли в этом аквариуме не найдется, разве что черепаху Тортиллу… А что, Рина Зеленая играла в таком же возрасте… и отлично, между прочим, сыграла…
Проходя мимо узкого коридорчика, куда выходили двери гримуборных, она услышала разговор. Ага, Ольга Стрелкова, ее голос не узнать невозможно. Нехороший голос, для актрисы неподходящий, слишком высокий и визгливый, модулировать не умеет. И вроде бы громкий, конечно, но не ноский, не доходящий до последних рядов зала. И как с таким голосом решилась в актрисы пойти? Это уж от природы, такой тембр, занимайся не занимайся, ничего не получится. Хотя они сейчас не больно на занятия налегают.
Ольга Павловна осознала, что занимается злопыхательством, и усмехнулась. Что ей еще остается? Но ведь и правда девица эта, Стрелкова, неприятная особа. Внешне интересная, конечно, но таланта маловато. И не работает нисколько, считает, что главное – это режиссера к себе расположить. Ну, это-то у нее получается, все роли теперь ее. Примой стала после ухода той, другой Ольги… как же ее фамилия… что-то птичье… Стрижова… Ласточкина… ой, старость – не радость, памяти не стало совсем…
Вот та актриса ей, Ольге Павловне, нравилась. Талантливая девушка, а главное – работала всегда над ролью от души, полностью выкладывалась.
Разговорились как-то за чаем в буфете, показала ей Ольга Павловна несколько приемов, наработок-то накопилось за все годы множество, да только передать некому, все теперь умные стали, сами с усами. Это, может, кино теперь другое, а театр-то как был, так и остался – актер на сцене, зритель – в зале.
Эта Ольга с птичьей фамилией так встрепенулась, глаза заблестели, тут же показала, как бы она ту сцену сыграла сейчас… хорошо так поговорили тогда. Потом Ольга Павловна пару спектаклей видела, где Ольга играла, прослезилась даже, когда увидела, что та
