— Не особенно, — ответила она.
Такер сел рядом. Тибби судорожно всхлипывала и не могла остановиться. Так продолжалось какое-то время. Он неловко провел рукой по ее волосам. Если бы он был ее парнем, то Тибби, несомненно, пришла бы от этого в восторг. Сейчас же она смутилась, потому что Такер прикоснулся к ее грязным волосам, и взглянула на него с опаской.
Когда слезы в конце концов иссякли, Тибби подняла глаза.
— Почему бы нам не выпить по чашечке кофе, заодно расскажешь, что произошло? — предложил Такер.
Тибби осторожно посмотрела на него, стараясь увидеть парня глазами Бейли: волосы покрыты гелем, брови выщипаны на переносице, одежда и поведение какие-то надуманные и фальшивые. Тибби не могла припомнить, чтобы когда-нибудь он обращал на нее внимание.
— Нет, спасибо, — ответила она.
— Давай, Тибби. Я серьезно. — Такер думал, что она стесняется.
— Сейчас я не хочу, — сказала она четко.
На лице Такера отразилась обида.
«И как это меня угораздило увлечься тобой, — подумала Тибби, когда он ушел. — Сейчас я не понимаю, почему это произошло…»
Через некоторое время появилась Анжела, та самая леди с ужасающе длинными ногтями. Она несла два чистых контейнера из-под мусора и, увидев Тибби, остановилась.
— Твоя маленькая подруга действительно очень больна, да? — спросила Анжела.
Тибби удивленно посмотрела на нее:
— Откуда вы знаете?
— У меня племянница умерла от рака, — сказала Анжела. — Я помню, как это было.
Глаза женщины наполнились слезами. Она присела рядом с Тибби.
— Бедняжка, — сказала она, гладя Тибби по спине.
Тибби чувствовала, как кончики ее ногтей царапают синтетическую униформу.
— Она такой милый, милый ребенок, твоя подружка, — продолжала Анжела. — Однажды вечером она ждала тебя. Я освободилась раньше, а она заметила, что я чем-то расстроена, пригласила меня на чай со льдом и слушала, наверное, целых полчаса мои рыдания относительно экс-супруга. У нас стало традицией по средам пить чай вместе — Бейли и я.
Тибби кивнула, чувствуя попеременно страх за Бейли и разочарование в себе самой. И все из-за того, что в эту минуту она зациклилась на ногтях Анжелы.
Волшебная сила Штанов перенесла их в Грецию в последний день пребывания там Лены. Упаковка была измята и выглядела так, будто пакет совершил кругосветное путешествие. Но Штаны были целы, только помялись и стали как будто мягче. Кроме того, выглядели более поношенными. Лене показалось, что у Штанов измученный вид, хотя было видно, что продержатся они еще миллион лет. Штаны приказали Лене объяснить Костасу, что она ужасная дурочка.
Надев Штаны, Лена почувствовала себя виноватой и вместе с тем более уверенной. Штаны таинственным образом вобрали в себя черты характера ее подруг. И среди этих черт, к счастью, была смелость.
К тому же Штаны сделали Лену необыкновенно сексуальной. Что было сейчас как нельзя кстати.
Лена была готова к прогулке до кузницы. Она хотела, правда, что-нибудь перекусить, но поняла, что не сможет проглотить ни куска. Так чего же ждать?
Какой прекрасный открылся перед ней вид! Увидев низкие постройки в излучине реки, она хотела вскинуть руки и сбежать вниз, но в желудке с утра не было ни крошки, поэтому девочка решила не совершать таких поступков.
Ладони так вспотели, что Лена хотела вытереть их о Штаны, но резко отдернула руки: влажные пятерни явно не сойдут за фишку от крутого кутюрье.
Лена остановилась, не доходя до кузницы.
«Идите!» — тихо приказала она Штанам, доверяя им больше, чем собственным ногам.
Что, если Костас занят? Она бы не хотела помешать ему, не так ли? «Чья это ужасная идея — отрывать его от работы?» — забубнил сидящий в ней трус.
Но Лена шла дальше, понимая, что это ее единственный шанс. Если она повернет обратно, то потеряет его.
В кузнице было темно, но в квадрате массивной топки полыхали языки пламени, освещая похожую на деда Даунаса фигуру.
Костас то ли услышал ее шаги, то ли почувствовал, что она вошла. Он взглянул через плечо, медленно снял перчатки и маску и приблизился к ней. Его глаза сохраняли отблески пламени, а лицо не выражало неловкости или беспокойства. По-видимому, это чувствовала только Лена.
Ей всегда казалось, что парни нервничают в ее присутствии, потому что чувствуют ее превосходство. Но с Костасом все было иначе.
— Привет, — сказала она неуверенно.
— Привет, — ответил он спокойно.
Девочка волновалась, пытаясь вспомнить подготовленную речь.
— Не хочешь присесть? — предложил Костас. Присесть означало взгромоздиться на низкую кирпичную приступку, отделявшую одну часть помещения от другой. Лена села. Она уже не могла вспомнить, с чего собиралась начать, поэтому достала рисунок и протянула его Костасу. Лена собиралась вести себя иначе, но ничего не получалось.
Костас долго и молча смотрел на рисунок. Лена начала нервничать и завелась настолько, что вообще перестала что-нибудь соображать.
— Это твое место, — объявила она вдруг.
Костас не отрывал взгляда от рисунка.
— Я плаваю там уже много лет, — произнес он медленно. — И готов восхищаться этим. — Костас показал на рисунок.
Лена старалась найти в его словах какой-то скрытый смысл, но поняла, что его не было.
Костас протянул ей рисунок.
— Нет, это тебе, — сказала девочка с обидой. — Ты можешь взять, если хочешь, конечно. Это не обязательно. Я буду только…
Костас взял рисунок.
— Хочу, — сказал он. — Спасибо.
Лена убрала волосы с шеи. Господи, как же здесь жарко! Ладно, уговаривала она себя, пришло время сказать.
— Костас, я пришла сюда, чтобы кое-что тебе сказать… — начала она и тут же вскочила, заметалась по кузнице, взмахивая руками.
— Хорошо, — обронил он, не двигаясь с места.
— Я хочу сказать, что с тех пор… с тех пор… в тот день, когда…
Как же это объяснить? Она лихорадочно подыскивала нужные слова.
— Мы… столкнулись на пруду…
Костас кивнул. Что означала едва уловимая улыбка в уголках его губ?
— Итак. Ладно. В тот день. Хорошо… — Лена начала переминаться с ноги на ногу. Адвокатская быстрота реакции не была в числе качеств, которые она унаследовала от отца. — Какая-то путаница… и, вероятно, ты понял, что все не то подумали… И это, скорее всего, моя вина. Но я не знаю, что происходило до того, как это случилось. И потом…
Лена окончательно запуталась. Взглянула на пламя. Огонь печи совсем не успокаивал.
