уже вряд ли что-нибудь и кому-нибудь скажут…
Потом я задумался. Потом уже. Когда произошел взрыв наших взглядов. Задумался. Черт побери, что он тут делает? Платон, Плутарх и Аристотель мне уже не смогут ответить. Я был один.
– Аристид, – обратился к нему профессор, чуть перегнувшись через кафедру, словно хотел убедиться, что там действительно Аристид. – Вы удивлены, что я удивлен? Что ж, попытаюсь откровенно ответить. Я в вас сомневался. Больше всех – в вас. Ведь не зря вы всю свою сознательную жизнь носили это имя. Правда, ваши сокурсники по молодости называли вас не столь уважительно. Но беззлобно, поверьте. Теперь вы Аристид – и не меньше. Чужое имя, но такое для вас гармоничное! Я изучал ваше досье. Кстати, чтобы все тут не питали иллюзий. Я изучал досье каждого… Так вот, Аристид, вы обладаете патологической честностью. И это великолепно. Но смотря при каких обстоятельствах. Наши обстоятельства весьма специфичны. И в вашем случае есть один выход. Либо безоговорочно принять нашу философию и наши принципы. Тогда ваша честность будет во благо. Во благо нашего проекта. Либо…
Профессор развел руками.
– Поэтому я напрямую спрошу. Аристид, вы уверены, что осилите нашу идею? Точнее – от всего сердца примите ее? Как честный человек. Отвечайте!
Я мог видеть только спину своего коллеги. Но спина зачастую говорит больше, чем лицо. Аристид вскочил с места, как провинившийся школьник. У него была очень сгорбленная, очень грустная и даже какая-то мягкая спина. И мне на миг показалось, что ее очень легко переломить. И я за него испугался. Ведь отсюда не было выхода… Только бы он согласился, только бы согласился.
Спина выпрямилась. Даже на мгновение стала тверже.
– Да, я уверен. – Прямой, твердый ответ был под стать его возмужавшей осанке.
Склифосовский изобразил подобие улыбки. А вообще мне показалось, что он не умел улыбаться. Есть такие люди, которые не умеют улыбаться. Просто знают, формально знают, как это делать и когда это делать. Впрочем, я был почти такой же. И мой отец тоже. Смеяться до слез мы умели. А вот осилить улыбку так и не смогли.
– Ну что ж, приступим к первому занятию. – Склифосовский, как и положено профессору, встряхнул лохматой головой. И почесал бородку. – Итак. Основную идею нашего проекта – стерилизацию Земли, я вам коротко уже изложил. И вы, как я понимаю, ее приняли. Поэтому пора двигаться дальше. И сегодня мы поговорим о медицине. Что, собственно, нас всех и объединяет. Не думаю, что мне нужно рассказывать историю развития медицины.
Вы все люди с высшим медицинским образованием. Поэтому акцентирую внимание на одной вещи. Медицина считается одной из самых древнейших наук. Поправочка! Она – самая древняя наука! Самая! Разумеется, я не имею в виду оформление ее в научную категорию, когда стали появляться профессионалы. Я имею в виду медицину в ее чистом виде.
С возникновением живых организмов на планете одновременно возникла и медицина. Иначе бы все живое не просуществовало и трех дней. Возьмем деревья. Ураганы, пожары, стихийные бедствия. Если бы деревья не умели лечиться, они бы просто исчезли с Земли. Но они знают, в какой момент утолщать кору, чтобы защититься от ожогов. А при повреждении выделяют смолу (очень действенное лекарство), чтобы рана затянулась и в нее не проникли паразиты. И деревья имеют раны, которые кровоточат древесным соком. И они знают, как остановить кровотечение. Они образуют наплывы вокруг ран. И та затягивается. И цветы, и трава тоже лечатся. Но все зависит, как и в человеческом мире, от стойкости растений, от их способности к лечению и к самовыживанию.
С животными вообще все просто. Вы и без меня это прекрасно знаете. Животные прекрасно чувствуют, какой травой лечиться. И умеют сами зализывать свои раны. Иначе бы они тоже не выжили без человека. А человек с момента его появления на Земле тут же научился лечиться и травами, и цветами, и древесной корой. И животные ему зализывали раны. И их шкура лечила их от ревматизма. А мех согревал. А их мясо и бульон из мяса были целебными при многих болезнях… Вот это и есть медицина. Как же все просто! Самая древняя наука на Земле…
Склифосовский некстати подмигнул нам. Достал из мини-морозильника бутылку минералки, запотевшую от холода, и залпом выпил налитый тут же стакан. А почему-то поежился я. Даже содрогнулся. Хотя не пил ледяную воду. Да и он говорил вроде бы правильные вещи. Хотя достаточно банальные.
– Вы спросите, к чему я это клоню? Вот теперь приготовьтесь к познанию тех знаний, которые доступны лишь избранным. Коими вы, кстати, и стали, едва вступив в Городок. На современных болезнях, придуманных в лабораториях, до поры до времени останавливаться подробно не буду. А в общих чертах вы знаете. К тому же у нас слишком болтливое информационное пространство. Слишком болтливый мир. Современные болезни, изобретенные в лабораториях, типа самого простого СПИДа, типа свиного или птичьего гриппа, современные техногенные недуги – на поверку легко вылечиваются. Кто изобрел инфекцию, вирус, образно говоря – яд, тот изобрел и противоядие. Но эта информация доступна лишь избранным! И потому эти болезни безнадежнее всего выглядят в миру. И тяжелее всего вылечиваются. Простой мир этим противоядием не обладает. Потому простые смертные вынуждены умирать… Впрочем, это потом… И посему я задам вам одной простой вопрос. О болезнях, которые пришли более-менее естественным путем.
Профессор шумно глотнул минералку прямо из бутылки, которая от тепла покрылась капельками пота. Я расстегнул ворот рубашки. Я вспотел.
– Вы верите, что медицина, существующая с начала Сотворения мира, не способна, к примеру, до сих пор вылечить онкологию или детский церебральный паралич? Или почему до сих пор не найдено средство, предотвращающее инфаркты и инсульты? Да, ладно, я уже не говорю о легочных заболеваниях, сахарном диабете, астмах, аллергиях, артритах и прочих, от чего сегодня страдает и умирает большинство. Подчеркну – простое большинство. И как же – более чем за два миллиона лет не появился гений, способный изобрести панацею от этих болезней?..
В аудитории воцарилось молчание. Глупость какая-то. Почему воцарилось? Оно и было, изначально было воцарено. Странное слово «воцарено», по-моему, такого слова не существует. Но как сказать по-другому? Просто нет других слов (или я просто их не вспомнил), чтобы выразить, насколько стало тихо в аудитории. И тут к месту действительно была бы муха, можно и пчела.
Благодаря этой тишине перед моими глазами вдруг возник образ умершего от простого бронхита врача Агафьева, который изобретал (или изобрел?) лекарство от детского
