на ее слова, а произнесла заученные.
– Вита, привет. Мы давно тебя не видели, и я хотела пригласить тебя завтра на ужин. У нас будет курица со сливочным соусом, – я замолчала, а потом продолжила в напряженной тишине: – Долли сказала, что на этой неделе Ролло в отъезде, а я знаю, что ты не любишь оставаться одна.
Последняя фраза была импровизацией; я произнесла ее в ответ на молчание, чтобы показать, что я знаю Виту и не просто так пришла к ней на порог и разговаривала с ней. Но стоило мне произнести эти слова, как я почувствовала, что, возможно, не имела права упоминать ее мужа и их распорядок, так как за считанные дни наша дружба резко охладела. Вдруг это показалось бестактным, словно я застигла кого-то в интимный момент или сделала непрошеное неуместное замечание. А Вита не поспешила меня успокоить и не стала смущенно извиняться, как обычно делают те, кто ненароком застал чужие нежности или слишком грубо отругал ребенка. Вместо этого она медленно взяла со столика в коридоре зажигалку и пачку сигарет и закурила. Все это время она неотрывно смотрела на меня, словно я была непредсказуемой незнакомкой, за которой нужен глаз да глаз.
– Долли сказала, – она сделала паузу и затянулась, а затем выдохнула и картинно выпустила дым, – что ей разрешили ездить в «Лейквью». Это правда, Сандей? – она больше не называла меня Женой.
– Правда, – ответила я.
– И в Лондон со мной она тоже может ездить? Так?
– Да. Может, – я не стала спрашивать, ездила ли она с ними уже и не там ли они провели прошлые выходные. Какая теперь разница.
– Потому что ее бабушка с дедушкой считают, что ей очень полезно бывать с нами в Лондоне. Они понимают, как это для нее перспективно, – Вита пристально смотрела на меня.
– Не знала, что ты с ними разговаривала, – сказала я. – Когда вы успели познакомиться?
– Мы несколько раз заходили к ним пропу-стить стаканчик, – ответила Вита и снова медленно затянулась и выпустила дым; при этом ее лицо за маленьким облачком смягчилось. Она вскинула бровь и тихонько покачала головой, будто не могла поверить в происходящее. – Они приглашают нас выпить всякий раз, когда мы забираем Долли с фермы. Иногда приходится соглашаться, иначе они обидятся. Я приду к тебе завтра на ужин, – заключила она, – и ты же придешь к нам в пятницу, как обычно, – это был не вопрос, а констатация факта.
Я покраснела от удовольствия и улыбнулась.
– Да, с радостью. Спасибо, Вита.
Она похлопала меня по руке и закрыла дверь. Я уже была на пороге своего дома, когда ее дверь открылась снова.
– До завтра, Жена, – весело прокричала она.
Жена. Я ждала, когда же мне станет приятно, ведь я снова добилась ее расположения и, следовательно, победила. Но я не чувствовала себя победительницей. Вместо этого мне казалось, что я отдала ей что-то ценное, даже не понимая, что прежде держала это в своих руках.
На следующий вечер Вита и Долли явились к ужину вместе. Долли не открыла дверь своим ключом, а позвонила в звонок, и я впустила их, чувствуя себя хозяйкой, пригласившей в гости молодую пару. Они хихикали, Вита была так увлечена беседой, что даже не обняла меня при встрече, как обычно.
Вместо этого она рассеянно похлопала меня по плечу и, оправдываясь, указала на Долли.
– Это очень смешно, – сказала она. Но тут же перестала смеяться и шагнула в сторону моей кухни, ведя нас за собой так решительно, будто это мы пришли к ней в гости. – Мне надо поесть. Умираю с голода, – заявила она и с выжидающим видом села за стол.
На ней был красный хлопковый сарафан того же оттенка, что и длинное платье-рубашка Долли с поясом, доходившее ей до середины бедра. Обе накрасились ярко-красной помадой, матовой и наложенной безупречно; вечерний макияж не вязался с их нарядами, которые больше подходили для пляжа, чем для ужина. Я в своей лучшей блузке с круглым воротничком и маленькими перламутровыми пуговицами чувствовала себя неуклюжей и старомодной.
– Курица еще не готова, – сказала я. – Подождешь немного, Вита? Долли, а ты пока положи хлеб на стол.
Я сделала духовку погорячее и выложила в кастрюлю замороженные овощи. А вернувшись к столу, с удивлением обнаружила их в беззвучной истерике; они хохотали до слез. Долли попыталась стереть помаду и размазала ее по всему лицу и рукам. Вита вручила ей бумажную салфетку и указала на свое лицо, не в силах от смеха произнести ни слова.
– В чем дело? – спросила я. – Что смешного?
Я взяла салфетку у Долли; та согнулась пополам от смеха и беспомощно выпустила ее, она ее даже не сжимала. Когда я наклонилась вытереть помаду с ее лица, Вита выхватила салфетку из моих рук. Лицо ее стало абсолютно серьезным; всего секунду назад она чуть не умирала от смеха, но теперь от него не осталось и следа.
– Я сама, – резко произнесла она. – Спасибо.
Она встала, склонилась над Долли и аккуратно вытерла ее лицо салфеткой, как делала я много раз, когда Долли была маленькой. Но я никогда не смотрела на Долли так, как смотрела на нее Вита – как на свою собственность, ревниво, словно у нее имелись на нее какие-то права.
Когда я наконец поставила на стол тарелки с запеченной курицей, они уже не смеялись. Щеки Долли были чистыми; губы они тоже обе вытерли. Они смотрели в свои тарелки с полным безразличием, хотя еще недавно Вита говорила, что умирает с голоду.
– Семь с половиной, – вдруг объявила Долли.
– Да нет, я бы сказала, девять, – весело прощебетала Вита и зажала вилку между большим и указательным пальцами, а остальные пальцы поджала, словно ей было противно прикасаться к моим вилкам. Она подцепила кусочек курицы.
– Вы что, оцениваете блюдо? – я попыталась улыбнуться. – Вы же даже не попробовали.
– Мы оцениваем его на цвет, мама. Ноль – разноцветная еда, десять – чисто белая, – Долли зачерпнула вилкой рагу и широко улыбнулась. – Вкусно.
Вита положила себе сладкой кукурузы.
– Неплохо, Сандей, – прощебетала она своим серебристым голоском. – Просто в Лондоне мы привыкли питаться совсем по-другому, правда, Доллз?
– А над чем вы смеялись? – спросила я. – До этого.
Тут они обе снова расхохотались, и я перестала допытываться, потеряв терпение. Ужин продлился недолго; в девять вечера они планировали посмотреть фильм по телевизору. Я не стала просить их остаться и посмотреть фильм у нас дома. Даже сейчас не могу сказать почему; то ли я не хотела, чтобы
