Моряки кричали с палубы Гритце на берегу: «Шлюха, шлюха, жирная шлюха!» – и тогда «она приподняла свою нижнюю юбку и повернувшись к команде, показала на свой зад» или же шлёпнула себя по ягодицам, выкрикнув: “Blaes mij daer achterin!”[45] Чтобы дополнить такой образ миссис Янсен, другие свидетели рассказали, что она (по другому поводу) говорила: «Я долго была шлюхой для знати; отныне я буду шлюхой для черни!» Янсены проиграли это дело.
За этим последовали другие: боров Энтони убил чью-то собаку. Штраф остался невыплаченным. Он размахивал пистолетом. Были украдены дрова. Пьянство. Клевета. Ещё новые задолженности. О бытности Гритце служанкой в таверне в старом Амстердаме рассказывали непотребные истории. А в Новом Амстердаме «она вытаскивала у некоторых моряков рубахи из штанов, а ещё дома у себя замеряла мужские достоинства трёх моряков при помощи метлы». В конце концов, всё это оказалось чересчур даже для склонных к сутяжничеству колонистов, и всё хозяйство Янсенов (теперь включавшее и нескольких их дочерей) было изгнано с Манхэттена по вердикту суда.
По меркам нашего времени, они не уехали слишком далеко – всего лишь в Бруклин. Но в те времена Бруклин едва начинал своё существование, и они оказались первыми неиндейскими поселенцами в районе Грейвсенд (тогда – Новый Утрехт) будущего города. Энтони также владел участком на острове Кони-Айленд. Все свои земли он приобрёл у индейцев4. Его поместья называли «Плантацией Турка».
Спустя несколько лет Энтони снова принялся наведываться в Манхэттен и скоро также приобрёл там имущество. Его ферма процветала. Некоторые члены его семьи (уже тогда состоявшей из четырёх взрослых, вышедших замуж дочерей с детьми) поселились в Бруклине, другие – на Манхэттене, а у Энтони сохранялись интересы и там, и там. Эта неистовая парочка, Турок и трактирная служанка, по-видимому, стали несколько мягче в период их сельской жизни и отказались от некоторых из своих наиболее вопиющих пиратских манер. Постепенно они вошли в число респектабельных людей.
Возможно, тем не менее, не в число слишком респектабельного патрициата. Имя Энтони не исчезло из судебных хроник, хотя теперь большинство из разбирательств касались границ владений в Бруклине. Энтони был занят постоянными путешествиями по воде в суд на Манхэттене и обратно, однако теперь ему иногда удавалось выигрывать в тяжбах и делах.
Приблизительно в 1669 году Гритце скончалась в Грейвсенде, и пожилой уже Энтони женился вторично, на вдове из Манхэттена по имени Метье Греванрет. С ней он перебрался в манхэттенский дом на Бридж-стрит (который будет потом изображён в «Образах острова Манхэттен», изумительном собрании старых карт и городских видов). Конечно же, к этому времени Новый Амстердам перешёл в руки англичан и стал Нью-Йорком.
Возможно, Метье принадлежала к квакерам, и именно по её вине Энтони был приговорён судом к штрафу (в размере одной бобровой шкурки) за то, что они предоставили ночлег английскому квакеру в своём доме на Бридж-стрит (который периодически отдавали под гостиницу).
16 апреля 1674 года. Письменное показание, данное под присягой, свидетельствует, что Сэмюэль Форман из Ойстер-бей прибыл в город, где получил приют в доме Энтони Янсена из Сале, и, вдохновлённый Иисусом Христом, решил проповедовать в [голландской] церкви во время богослужения и восклицать: «О, криком гнева я зальюсь, вся плоть – трава, трава же цветок полевой, цветок погибает и трава засыхает, слово же Господне пребудет вовеки». (Календарь исторических манускриптов в канцелярии секретаря штата (Олбани), XXIII/2/331.)
Это дело заставляет задуматься о религии Энтони Янсена. Он и его первая жена Гритце не славились своим благочестием и воцерковлённостью; похоже, что об Энтони думали, что он мусульманин, «Турок». Поскольку он вырос в Марокко, это выглядит достаточно вероятным. Позднее в своей жизни он, очевидно, стал приверженцем Нидерландской церкви и даже просил (безуспешно) прислать священника в Грейвсенд. Но в период своей юности Энтони мог испытывать влияние суфизма и грубого духа терпимости и радикализма, царившего среди ренегатов. Вместе со своей второй женой он также мог воспринимать и квакерские идеи. В данном контексте интересно отметить, что после 1643 года ближайшим соседом Янсенов в Бруклине была небольшая колония английских анабаптистов, которую возглавляла эксцентричная леди Дебора Муди, изгнанная за ересь из колонии Плимутского залива. Леди Муди дружила с губернатором Стёйвесантом, а Янсены были с ней в хороших отношениях.
С собой из Марокко Энтони привёз несколько ценных вещей: гравированный медный поднос и «чайник», а также экземпляр Корана. Он не умел читать ни по-голландски, ни по-английски, а свои показания и документы подписывал особым «знаком»:
Это знак, собственноручно начертанный ЭНТОНИ ЯНСЕНОМ ВАН ФЕСОМ
но, может быть, он умел писать по-арабски. Его Коран – возможно, самый первый в Новом Свете – переходил по наследству в семьях ван Сикленов и Гюликов, происходивших от Янсена, пока около 1886 года не был продан некоему Ричарду М. Джонсону «за пустяшную сумму». (Сам же Джонсон мог также быть одним из потомков Янсена, поскольку его семья поменяла свою фамилию в пользу такого более английского варианта.) Позднее Джонсон продал его старому торговцу-еврею в Трентоне, известному как Иерусалим. Сам Джонсон понятия не имел, что это была за книга, однако Иерусалим распознал её и предложил за неё 50 долларов. Увы, Джонсону удалось получить за неё лишь 25, так как торговец умер, не успев совершить финальную выплату. Дальше этот Коран пропадает из виду и оказывается потерян для истории.
Свои последние годы Энтони Янсен ван Сале прожил на Бридж-стрит и умер в марте 1676 года. Его вторая жена пережила его на 10 лет, продолжая жить в том же доме до своей смерти5.
Слова «турок» и «мавр» в европейских языках XVII века не всегда использовались для обозначения жителей Турции и Северной Африки, иногда они служили синонимами понятию «мусульманин». (Так, испанцы называли мусульман Филиппин «маврами» – моро.) В этом смысле мы можем сказать, что в Нью-Йорке есть что-то «мавританское», и рассматривать рассказ об Энтони Янсене как первую главу в книге, которую можно озаглавить как «Тайная мавританская история Нью-Йорка». Эту книгу ещё только предстоит написать. Но ради блага каждого, кто может взяться за это дело, вот несколько глав, которые она может включать:
Хотя голландцы, вероятно, имели рабов из мавританской части Африки, они также принесли в Новый Амстердам образ «мавританского» пророка, а именно, одного из трёх библейских восточных царей-волхвов – Каспара, – изображавшегося чернолицым и в тюрбане на голландских рождественских сценках.
По всей видимости, Янсен не был первым пиратом, поселившимся в старом Нью-Йорке, и
