них не могло быть настоящих идей или стремлений. Их рассматривают как малозначительные частицы, оторвавшиеся от магистральной истории в силу странного порыва или завихрения экзотической иррациональности. Тысячи обращений в веру Другого ничего не значат; столетия сопротивления европейско-христианской гегемонии ничего не значат. Ни один из прочитанных мной текстов по этой теме даже не упоминал о возможности преднамеренного действия и сопротивления, не говоря уже об идее «пиратской утопии». Идея о «позитивной тени» ислама – это категория ad hoc pro tern[42], выстроенная мной, чтобы попытаться понять загадку вероотступничества. Ни один историк (насколько я знаю) никогда не утверждал о связи между интеллектуальной исламофилией розенкрейцерства и Просвещения и необычным феноменом ренегатов. Никто никогда не рассматривал своё обращение в ислам как радикальную форму рантеризма или как средство сбежать от (и отомстить) цивилизации экономической и сексуальной нищеты – сбежать от самодовольного христианства, основанного на рабстве, подавлении и привилегиях элит. Отступничество ренегатов как самовыражение – массовое отступничество как классовое выражение – ренегаты как вид протопролетарского «авангарда»: концепций, подобных этой, нет за пределами этой книги, и я даже сомневаюсь, развивать ли их как нечто большее, чем причудливые гипотезы. «Авангард» потерпел неудачу, ренегаты исчезли, и их зарождавшаяся культура сопротивления улетучилась вместе с ними. Но их опыт не был бессмысленным, и они не заслуживают того, чтобы оставаться преданными забвению. Кто-то должен отдать честь их бунтарскому рвению и их «временной автономной зоне» на берегах реки Бу-Регрег в Марокко. Так пусть же эта книга послужит им памятником и этим позволит ренегатам снова войти в беспокойные сны цивилизации.
X. Буйный турок: мавританский пират в старом Нью-Йорке
Послесловие ко второму изданию
Памяти Кристофера Хилла
Несколько лет назад я пришёл в главное отделение Публичной библиотеки Нью-Йорка в поисках книги, которая бы поведала мне всё о «пиратских утопиях», пиратских поселениях на суше. Я не сумел обнаружить ни одну такую книгу. Насколько я понимаю, тогда такой просто не было. Получалось, что если я хочу прочитать её, то кто-то сначала должен её написать.
Оказалось, что в нью-йоркской Публичной библиотеке имеется множество книг о пиратстве, большинство из них (в то время) хранились в корпусе по 11-й авеню. Я лениво почитал кое-какие из них и собрал подчерпнутые из них сведения для лекции на эту же тему для анархистского форума (либертарного книжного клуба) старого Кружка Рабочих[43] в Нью-Йорке. Лекция была очень тепло встречена, однако никто из аудитории не принял мой вызов написать книгу о пиратских утопиях. Шли годы, я устал ждать и решил написать её сам.
Так я и сделал. В 1995 году издательство “Autono-media” её выпустило1.
Некоторое время спустя я снова бродил по главному отделению библиотеки, когда вдруг какой-то незнакомый мне библиотекарь дотронулся до моего плеча и сказал: «А вы знаете, что один из ваших мавританских корсаров окончил свои дни в Новом Амстердаме и был одним из первых поселенцев в Бруклине? Его звали Энтони Янсен, вы найдёте информацию о нём в генеалогическом собрании Нью-Йорка – ведь он оставил так много потомков. Он был известен как “Буйный Турок”».
Нет, этого я не знал. Я изумился, как неизменно высоки знания библиотекарей в отделе НЙПБ на 42-й улице. И пообещал добавить главу к любому будущему переизданию «Пиратских утопий». Вот она.
Энтони Янсен ван Сале (или ван Фес)2 родился в марокканском Сале. Он был сыном Яна Янса (Мурат – реиса), выдающегося голландского ренегата, грабившего Исландию и Ирландию и служившего Великим Адмиралом корсарской республики Сале. У Мурат-реиса была голландская жена и дети, но он также женился на неизвестной по имени «мавританской принцессе» или «испанской девушке» после своего вероотступничества. Энтони явно был марокканским ребёнком Мурат-реиса, так как позднее в Новом Свете его называли мулатом. Энтони прибыл в голландскую колонию Новый Амстердам на острове Манхэттен за несколько лет до 1638 года, именно тогда его имя впервые оказалось упомянуто в записях.
Энтони родился где-то в первом десятилетии XVII века (поскольку утверждалось, что ему было «около семидесяти» в 1669 году, а умер он в 1676-м). Исходя из этого, Мурат-рейс должен был приехать или даже поселиться в Сале самое позднее до 1610 года. В “Les Sources inedites de 1’histoire du Maroc”[44] под редакцией Кастри действительно упоминается пребывание Энтони в Сале в 1623–1624 годах, когда он уже был юношей. Поэтому когда он появился на Манхэттене, ему должно было быть около 30 лет или чуть больше3.
К 1638 году Энтони уже успел приобрести небольшую ферму на Манхэттене и жениться на Гритце Рейнере, бывшей служанке в трактире из Амстердама, весьма шумной и сварливой женщине. Сам же Энтони, должно быть, производил довольно пугающее впечатление, не столько в силу своей внешности, но потому, что он «был человеком великой силы… поразительного телосложения и мощи» (и даже о его потомках отзывались как о гигантах, славившихся своей силой) и явно вспыльчивым. По сути, его манеры и были пиратскими.
Эти новобрачные быстро попали на страницы судебных записей Нового Амстердама со своими буйствами. С 1638 по 1639 год они оказались участниками 15 из 93 дел, слушавшихся в судах, то есть более 10 % от общего числа преступлений. Голландцы старого Манхэттена (а их тогда там проживало около 2 000) тратили много своего времени на препирательства в суде, но Янсены выделялись даже на фоне такого несдержанного окружения. Недруги Этнони называли его негодяем и рогатым зверем, и в основном он был известен как «Буйный Турок» (то есть мусульманин).
Свой дебют в судебных разбирательствах Янсены ван Сале открыли делом, включавшим в себя неоплаченный долг Домину Богарду су, которого Гритце обвинила в клевете. А Энтони якобы высказался: «Если постановят, что Домин должен получить деньги немедленно, так мне лучше голову с плеч, чем платить ему таким образом, а коли он будет настаивать, так кровь прольётся».
Лизберт Диркс, повивальная бабка, привлечённая к судебному разбирательству для дачи показаний, засвидетельствовала, что она помогала Гритце при её последних родах. После них Гритце спросила Лизберт, кажется ли ей новорождённый больше похожим на некоего Андриеса Худдена (дворянина, члена городского Совета) или на Энтони, её мужа. Повитуха сухо отвечала: «Если ты не знаешь, кто отец, то как я могу знать? Однако же ребёнок довольно смугловат».
Янсены проиграли это дело, а скоро снова влипли в неприятности. Энтони обвинили в клевете, а Гритце в публичной демонстрации ягодиц перед проходившими кораблями.
