загадок и сюрпризов, а напротив, подёрнутые мыльной поволокой доступности, — всё это безошибочно определяло их как девушек лёгкого поведения, и лёгкая победа нам была гарантирована. Гордеев поглядывал на этих жалких «матрёшек» без особого энтузиазма, но, слегка подмигнув мне, небрежно заметил:
— Эти готовы хоть куда, даже на рыбалку в пять утра.
— Славян, мне кажется, за барной стойкой…
— Ты что попутал? — вернул меня на землю Гордеев. — Хотел бы я посмотреть, каким холодом они тебя обдадут, когда ты начнешь моросить про гуманоидов и категорический императив. Это же центровые тёлочки, и они отдыхают только с крутыми.
И мы вновь обратили свой взор на «матрёшек», придирчиво разглядывая их, перебирая и выворачивая наизнанку, как дешёвые тряпки в секонд-хенд. Мхатовская пауза затянулась — их лица постепенно накрыла серая тень, через которую тускло просвечивали безрадостные улыбки. Нужно было определяться. Нужно было что-то решать.
— Лучшая птица — это синица, — заметил Гордеев, медленно поднимаясь и накрывая добычу плотоядным взором.
— Славушка, одумайся, — жалобно попросил я, но было поздно: капитан Гордеев уже завёлся.
Он подошел к их столику и расплылся во всю ширину своего безграничного обаяния.
Когда я познакомил Гордеева с Шалимовой, то она отнеслась к нему со свойственным ей недоверием. Она долго его слушала, курила одну сигарету за другой, то поглядывала на него с иронией, то пялилась на него с удивлением, а потом, когда Славян ушёл, она высказала своё мнение: «Хрестоматийный подлец и натуральный шизофреник. В первую очередь он врёт самому себе и за громадами пышных фраз прячет свою несостоятельность», — на что я ответил ей: «Иногда мы путаем незаурядность с безумием и навешиваем подобные ярлыки на всех, кто выходит за рамки наших представлений. Славку многие не понимают и поэтому недолюбливают. Я скажу от себя: он тоже не внушает мне доверия, но он настолько мне интересен как человек, что я могу с ним просто общаться, не обременяя его статусом друга. А если вообще абстрагироваться от каких-то личных критериев и воспринимать каждое существо как уникальное творение Бога, то, я считаю, можно полюбить даже самую последнюю гадину». — «Ты кого сейчас имеешь в виду?» — заносчиво спросила она. — «А ты как думаешь, золотце?» — ласково ответил я.
Гордеев любил преувеличивать своё социальное положение, поэтому девушкам он представился майором Никитиным, начальником отдела по борьбе с экономическими преступлениями, на что они отреагировали очень бурно: захлопали в ладоши и замычали словно коровы в унисон «Кру-у-у-у-то!»
Девчонки уже были довольно пьяные, поэтому майор Никитин произвёл на них неизгладимое впечатление. Эти трое мгновенно снюхались, а я в этой компании присутствовал лишь номинально. Пытаясь произвести оглушительный эффект на этих «синичек», Славка летал орлом. Он даже оплатил их скромный счёт (пару бутылок красного вина), после чего ловушка захлопнулась и они смотрели на него сияющими, широко открытыми глазами.
— Послушай, майор, — обратился я к Гордееву, когда девчонки, кокетливо виляя попками, отправились в туалет, — тебе не надоело ещё дурака валять? Может, слиняем, пока не поздно.
Он аж глаза выпучил и даже слегка отодвинулся от меня, как от бешенной собаки.
— Ты что, Эдичка, с канделябра рухнул? — с глубоким сочувствием спросил он. — У нас только-только наметился прорыв и появилась возможность культурно отдохнуть, а ты опять начинаешь свою мутатень… Поборись… Поборись за девушку! Что ты сидишь, как китайский болванчик?! Что ты вгоняешь нас в тоску? Тоже мне — сумрачный Печорин. Мы сегодня гульнём или как?!
— Они меня не вдохновляют, — вяло ответил я и откинулся на спинку стула, слегка прикрыв веки. — Я не могу работать с таким контингентом.
— Ой-ой-ой! Какие мы гордые! Они, между прочим, тоже люди! — патетически воскликнул он. — Это простые русские женщины, которые хотят любить и рожать детей… для нашей страны!
— Ты что, благодетель тагильских шлюх? — спросил я и громко рассмеялся.
— Можешь себе представить, как им надоели эти дворовые ушлёпки, все эти наркоманы и гопники? От кого им рожать? С кем создавать семью? И это уже вопрос к нашей власти, которая допустила в стране натуральный мор, причём в молодёжной среде.
— И что? Ты решил из меня сделать спермодонора?
— Я тебе скажу как мент, как человек, владеющий информацией, — невозмутимо продолжал Гордеев. — Вот в этих двориках, — он обвёл рукой необозримое пространство вокруг нас, — в этих пятиэтажных коробках, общая масса ребятишек сидит на игле. Из десяти человек в год умирают двое, а с появлением дезоморфина эта динамика повысилась.
— Ты чё, майор! — крикнул я. — Какое-то фуфло толкаешь! Никого мне не жалко! Никого! Тем более этих сраных торчков! Пускай они хоть все передохнут! И этих шлюх обездоленных мне тоже не жалко. Каждый сам выбирает себе дорогу. И эти пацаны могли бы жить, и ты мог бы стать порядочным человеком, и я мог бы стать кем угодно, но мы выбрали дорогу в ад… Совершенно осознанно и без колебаний.
Слава натужно запыхтел. Он явно обиделся. Черты лица его стали угловатыми. Брови ощетинились над тёмными провалами глаз. Мелкие капельки пота выступили на лбу. Голова провалилась в туловище, и плечи накрыли её до самых ушей.
— Ты какой-то… — Он запнулся и добавил совсем тихо: — … неистовый. Такие люди, как ты, в первую очередь жестоки по отношению к себе.
— Ой, да всех я люблю! Всем помогаю! Всех спасаю! Летаю над городом, как бэтмен, в чёрных трико…
Гордеев с видом глубокого разочарования мотал головой, словно отрекаясь от меня.
— Нет, ты делаешь это ради собственного тщеславия, — сказал он назидательным тоном, и весёлая искорка проскочила в его глазах. — Даже в этом ты используешь людей. Ты жонглируешь ими, словно булавами.
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала.
В этот момент из туалета вернулись подружки. От них разило дешёвой парфюмерией, и я невольно скорчил на лице брюзгливое выражение — у меня закружилась голова и начало мутить в этом ядовитом облаке «иприта». По всей видимости, они очень хотели понравиться майору Никитину, поэтому слегка переборщили с приворотным средством. Девицы упали за столик и тут же начали хихикать над его шутками, а у меня внутри продолжало нарастать чувство досады…
Чтобы абстрагироваться от этой раздражающей реальности, я буквально на несколько секунд
