нежностью.
Мне так не хватает его. Нас, прежних. Любящих и беззаботных.
Я понимаю, что отношения — это работа. А в нашем случае — каторжный труд. И еще утром, мне казалось, что я готова попробовать, потому что этот человек дорог мне несмотря ни на что. А теперь…теперь меня просто разрывает на ошметки, от желания вцепиться в него и трясти. Кричать. Лупить по груди и плечам, за то, что он сделал с нами.
Я отворачиваюсь от него, потому что не могу, не вывожу. Сжимается все внутри, превращаясь в полыхающий сгусток.
— Злата, что произошло? — голос раздается совсем близко.
Я не заметила, как Краев подошел, оказавшись в опасной близи.
Перетряхивает. Потому что чувствую его тепло, едва уловимый запах знакомого одеколона, дыхание на своем затылке. Мне кажется, я даже ощущаю, как неистово бьется его сердце.
— Ты еще здесь? — не оборачиваясь, грубо, колюче, агрессивно.
— Злат, — берет меня за плечи, пытаясь развернуть к себе. И от этого простого прикосновения я деревенею.
— Не надо меня трогать, — дергаю плечами, пытаясь освободиться.
— Да повернись же ты! Я не могу разговаривать с твоим затылком.
— А я не хочу разговаривать с тобой.
Он отпускает, но не отходит. Слышу надрывное дыхание, будто только что пробежал марафон и жмурюсь. За что мне все это?
Все-таки оборачиваюсь, тут же понимая, что совершила ошибку. Миша стоит вплотную. Так близко, что могу различить светлые крапинки на его радужке. Голова кругом, пульс зашкаливает. Я сейчас или в обморок свалюсь, или наброшусь на него.
— Ты можешь мне просто сказать, что случилось. Что я опять сделал не так?
— Ты все всегда делаешь не так! — Самое идиотское обвинение в моей жизни. Но я не в состоянии следить за адекватностью своих слов. — Все и всегда!
— Да какая муха тебя укусила?! — он тоже заводится, — мы же нормально общались!
— Муха укусила? — горько рассмеялась я, — нормально общались? Ты о чем, Краев? Мы общаемся только потому, что у нас совместный сын. А иначе хрен бы я вернулась в этот город, и хрен бы стала находиться с тобой в одной комнате. Нормально общались… Да я видеть тебя не могу. И голос твой слышать не могу. И не хочу! Я вообще жалею о том дне, когда впервые увидела тебя!
Сорвалась. Впервые с того проклятого вечера я сорвалась именно сейчас. Вываливая на него тонны своей боли. Я лупила его словами, вскрывая гнойные нарывы на душе, а он молчал. Только взгляд с каждой секундой, с каждым моим словом становился все темнее и темнее.
— От тебя до сих пор несет Любкиными тошнотными духами.
Не от него. Просто мерзкий запах отпечатался на подкорке и сегодня, после встречи с этой сукой, навязчиво преследовал, не давая сделать нормальный вдох.
— Злата, хватит, — он снова схватил меня за плечи.
Ладони такие горячие…
— Я, по-моему, просила, чтобы ты больше ко мне не прикасался. Никогда. Забыл? — отпихнула от себя его руки.
***
Он отступает, прячет подрагивающие руки сначала за спиной, потом складывает на груди.
У меня колет в районе желудка, давит осознанием того, что сейчас неправа, но все это сметает ярость, взращенная на почве обиды и ревности.
— Злат, я виноват перед тобой. И тот мой поступок, — шумно выдыхает, поднимая убитый взгляд к потолку, — он хреновый. Настолько, что словами не передать. И оправдания мне нет. Да я и не пытаюсь оправдываться. Я просто пытаюсь исправить…хоть как-то
Под моим взглядом он замолкает. Возле губ залегают горькие складки, и он кажется лет на десять старше, чем есть на самом деле.
— Думаешь, можно что-то исправить? Перечеркнуть, стереть, заставить забыть? Как считаешь, возможно это? — подхожу вплотную, подводя саму себя к опасной грани. Упираюсь указательным пальцем ему в грудь, — мне просто очень интересно, как бы ты себя вел, поступи я подобным образом. Простил бы? Растекся бы сладкой лужицей, если бы я приходила, готовила тебе жрать, стирала носки якобы «пытаясь исправить».
Я специально обесцениваю то, что делает для меня и для Артема. Прицельно бью, пытаясь унизить и причинить боль, в надежде что так смогу заглушить свою собственную.
— Не надо, — хрипло просит он, сжимая мою руку, перехватывает так что наши пальцы сплетаются, — пожалуйста.
— Что пожалуйста? — пытаюсь вырваться, но Миша продолжает удерживать, обжигая прикосновением, — я хочу, чтобы ты ушел и появлялся только по предварительной договоренности. Раз в неделю! А еще лучшем раз в месяц.
— Хочешь лишить меня сына? — его взгляд леденеет.
— Ты же лишил меня всего! — все-таки вырываюсь, но краев, стоит как скала, не позволяя мне протиснуться мимо него, — отпусти!
Ловит. Жестко, фиксируя одной рукой поперек талии, а второй мой подбородок:
— Успокойся, а то разбудишь.
— Тогда убери от меня свои руки! — вытягиваюсь по струнке. Его прикосновения — отдельный вид пыток, от которых замерзает груди, но полыхает во всем остальном теле.
За что мне это? Я сейчас с ума сойду.
— Тихо, — зажимает сильнее, так что у меня перехватывает дыхание, — я не знаю, что произошло, почему вдруг ты взбесилась…
— Взбесилась? — шиплю, едва справляясь с гневом. Упираюсь ладонями в мужскую грудь, чувствуя, как неистово, с надрывом бьется его сердце.
— Разозлилась, — поправляется, но не отпускает.
На меня накатывает слабость. Впервые с нашего расставания он так близко. Впервые чувствую прикосновения, тону в них. Это почти так же, как прикасаться к оголенным проводам. Больно, но отпустить невозможно
— Я пытаюсь, Злат. Ты же видишь! Отмотать назад время и переписать прошлое мне не по силам, но я стараюсь здесь и сейчас.
— Надо же, какой молодец, — ядовито выплевываю, но он пропускает мою язвительность мимо ушей.
— Я хочу быть с вами, хотя бы так. Хочу видеть, как растет сын. Каждую мелочь.
— Ммм, — понимающе киваю, — ради него стараешься?
— Ради нас всех.
— Не надрывайся. Настрогаешь еще одного, а может пяток.
Его задевает мой пренебрежительный тон. Я чувствую, как деревенеет рука на моей талии, как весь он превращается в неподатливое каменное изваяние. На скулах играют желваки, во взгляде — тьма, смешанная с горечью.
Ему хреново. Настолько, что не может удержать дыхание. Широкая грудь надрывно поднимается и опадает.
— Не смотри на меня так! Я уверена, Любаша, или какая-нибудь другая звезда, которая окажется рядом в нудный момент, не откажется раздвинуть ноги, а потом подарить тебе еще одного сына, или дочь, — продолжаю лупить злыми словами, — и тогда об Артеме ты и не вспомнишь.
— Кроме вас мне никто не нужен, — цедит по слогам, — и единственное чего я хочу — вернуть все, как было.
— Смеешься?
