после беспощадного дневного света, душа человеческая должна успокоиться от скверны малых дневных дел, разум должен породить мысль, что на земле на этой хорошо бы жить босиком, в просторной рубахе — шагать по ней и шагать из конца в конец, — своя она, мы же родились тут. И даже ложиться в нее не так уж страшно. Свет этот, мягкий, теплый, доступен, наверно, и покойным в земле.
Что-то такое — похожее — успел подумать Степан, заглядевшись на уходящее солнце. А уж легкая тень упала на степь. Курганы погасли и темными силуэтами стали в ночь часовыми. Река потемнела… Чувствовалось, как вода без натуги, не тревожа берегов, тихо двигает громаду свою по скользкому ложу. От воды веяло холодком.
Много ли времени так прошло, Степан забылся. Вдруг сбоку откуда-то в тишину и успокоенность молодой ночи грянул свет — обильный, мертвый. Несколько отодвинулся тот берег, спина реки заблестела холодной сталью. И степь тоже тускло и далеко заблестела, и курганы отчужденно замаячили вдали… И неуютно сделалось на земле — голо как-то. И все случилось так скоро, просто — взошла луна. Черт ее знает, наверно, нужна она в небе, раз она есть, но нехороший, недобрый свет посылает она на землю.
Покой и тишина укутали было землю, а свет этот все потревожил: слышно стало, как всплескивают волны, в кустах беспрерывно кто-то возился, укладываясь спать, что ли, или кто-то не мог теперь заснуть, из-за этого нахального света… Мелкий, беспрерывный, нудный металлический звон доносился со степи и сзади, и с боков.
Степан с сожалением очнулся от забытья, стал невольно слушать шорохи, вздохи, звон. Потом он услышал легкие шаги по берегу… Кто-то шел сюда. На ходу кто-то задевал кусты, ветви чутко отзывались легким-легким стуком и шуршанием. Кто-то остановился, постоял и снова двинулся. Степан подумал, что это Афонька ищет его, но ближе понял, шаг не Афоньки — тяжелее. Но и не мужской.
«Алена, — догадался Степан. — Потеряла. Дуреха…»
И, как с ним бывало, ни с того ни с сего явилось озорное желание напугать. Он бесшумно соскользнул вниз, к воде, затаился.
Шаги зашелестели над самой головой… Степан громко, отчетливо сказал:
— Я вот пошляюсь ночами, пошляюсь.
Шаги оборвались… Алена тихо ойкнула, схватилась за грудь и попятилась назад.
— Кто эт?
— Не пужайся. — Степан полез наверх, на тропу. Хохотнул.
— Да ты что, Степан? — спросила обиженно Алена. Она все еще держала руки на груди. — С ума спятил? Ноги отнялись прямо…
— Садись, — пригласил Степан. И хлопнул рядом с собой ладонью. — Не татарин выскочил, не голову снял.
— Господи, господи… — все не могла прийти в себя Алена. — А я вижу — темнеет что-то у воды, думала — коряга.
— А чего вот вы, я заметил, — серьезно заговорил Степан, — как пужаетесь, так за титьки сразу хватаетесь? Даже голышом. Дороже всего вам это место, что ли? А?
Алена присела рядышком.
— Где эт ты так на голых-то нагляделся, что уж… все знаешь: чего они вперед прикрывают…
— Будет тебе, — миролюбиво сказал Степан.
— Вечно уколоть надо…
— Будет. Перестань. — Степан привлек к себе теплую родную Алену, подержал ее голову у своей груди: ревность еще не умерла в женщине. Зря он, конечно, вылетел с этими голыми: не надо сейчас досадовать друг на друга, неохота. — Куда шла-то?
— К тебе. — Алена отмякла. — Мне Афонька сказал, где вы завсегда сидите…
Степан устроил свою голову на колени жене, стал смотреть снизу на ее лицо и на далекие жирные звезды.
— Ну?.. А чего? Потеряла, что ль?
— Степа, — вдруг перешла на шепот Алена, — я вот седня тоже загадала желание… — Она стала гладить теплой ладошкой его лицо. И хоть Степан обычно как-нибудь незаметно, чтоб не обидеть, высвобождался от этих поглаживаний, сейчас ему и этого неохота было делать — пусть гладит. — Дождалась вечером, когда слетит та птица, про какую ты Афоньке утром сказывал, и стала думать только одно…
— Чего же? Ты не спала утром-то?
— Нет, слышала. Задумала я так: давай мы с тобой счас прямо сплывем в Черкасск?
— Зачем? — Степан приподнял голову.
— Полегче челночок… до света там будем.
— Да зачем?
— Не знаю, Степа… Захотелось мне пройти с тобой по тем местам, где мы тогда хаживали. Днем-то тебе туда нету пути… — Алена сказала это с нескрываемой грустью. — Хоть ночью… Ночь-то вон какая! Степушка, милый, поедем, а? Шибко охота мне… Ублажи ты бабу глупую. Я, вишь, и разоделась вон… Ты и не заметил.
Степан сел.
Правда, на Алене был дорогой наряд, только что не свадебный.
— Поедем? По улице нашей пройдем, возле дома постоим, возле ворот… Степушка…
Степан услышал в голосе жены нотку глубокую, искреннюю… Подивился, но не стал лезть в душу с расспросами, а только спросил:
— А загадала-то крепко?
— Ни… чтоб я про чего-нибудь другое подумала — ни капельки! Только сидела и думала: «По улице пройдем, у ворот постоим». Больше ничего. — Алена сказала это с силой, убежденно и с правдой неподдельной.
— Раз такое дело, поплыли! — легко согласился Степан. И вскочил. — Готова?
— Готова. И лодочку даже приметила…
— Где?
— Вон там. Славная лодочка… Легкая!
Через какие-нибудь пять минут легкая лодочка летела по реке вниз. Гребец сильно загребал, дробил веслами в золотую мелочь, в кружочки и завитки светлый след луны.
— Намахаюсь… — сказал Степан.
— Ничего! — ободрила Алена.
Еще некоторое время греб Степан. Потом бросил весла, прислушался. И сказал, довольный:
— А-а! Погодь, Алена… черт ими не махал.
И направил лодочку к степному берегу.
— Степа!.. — испугалась Алена.
— Дурную ты мыслю посоветовала мне, — сказал Степан. — И я тоже — согласился.
Лодочка ткнулась в берег. Степан выпрыгнул на сухое, сказал:
— Посиди пока, я скоро.
И исчез. С воды из-за берега не видно было, куда он пошел. Только через некоторое время услышала Алена его глуховатый, густой голос: «Трр, стой!» И поняла: коней ловит Степан. На острове коням не хватало корма, и казаки на ночь переплывали с ними на степной берег, и кони кормились там под присмотром двух-трех казаков. Но караульных казаков что-то не слышно было — не окликнули. Спят, наверно.
Скоро на берегу раздался дробный топот пары лошадей. Конские морды и голова Степана показались над обрывом.
— Вылазь. Задерни лодочку, чтоб не снесло.
Алена выпрыгнула из лодки, задернула ее подальше к обрыву, с трудом вскарабкалась на яр, невысокий, но отвесный.
Степан осматривал степь. Караульных не видно, огонька нигде нет.
— Спят, окаянные. Садись-ка… жди, я пробегу по берегу, — сказал Степан.
— Да кто тут, поди!.. — заикнулась было Алена, но Степан уж подстегнул своего
