Strike
В одном только Берлине было шестьдесят центров нелегальной торговли, от известнейшего – Александерплац – до крохотных рынков почти в каждом районе. По оценкам хозяйственных учреждений, в Берлине по меньшей мере треть, а иногда даже половина всего товарооборота осуществлялась нелегально – факт, достаточно красноречиво говорящий о том, насколько неизбежным было участие послевоенных немцев в этом противозаконном процессе.
На черном рынке человек невольно вступал во взаимодействие с людьми, быстро и правильно оценить которых было крайне важно. Это стало школой жизни, ускоренными курсами по психологии и породило «культуру недоверия». Нужно было точно «считывать» данные о партнере с его лица, мгновенно фиксировать все положительные и отрицательные сигналы, то есть всё вызывающее доверие или, наоборот, настораживающее. Одним словом, каждый искал в другом остатки порядочности, без которой все же немыслима никакая коммерция. Только на черном рынке продавца проверяли еще тщательнее, чем товар.[215]
Даже само приближение к местам нелегальной торговли было для многих настоящим испытанием. На черном рынке не было стационарных лотков и прилавков, если не считать немногие исключения, такие как, например, знаменитая мюнхенская Мюльштрассе, вдоль которой тянулись жалкие ларьки и лотки, наводившие тоску своим убожеством, хотя в них таились несметные богатства. Как правило, черный рынок представлял собой простое скопление людей. Они ходили взад-вперед, заговорщическим полушепотом предлагали свой товар, иногда стояли маленькими группами, и нужно было набраться смелости, чтобы смешаться с ними. Некоторые участники этого торгового обмена были неестественно нарядны, особенно женщины, которые надевали на себя драгоценности, предназначенные для продажи или обмена. Они использовали свое тело в качестве манекена, избавляя себя тем самым от необходимости обращаться к чужим людям. В коллективной памяти остались длинные пальто, к подкладке которых были прикреплены целые галереи часов, украшений, орденов и тому подобного. Чтобы продемонстрировать клиенту ассортимент, полы пальто распахивали жестом эксгибициониста – один из многих эротических аттракционов черного рынка, придававших ему дополнительную магию. Черный рынок предполагал физическую близость, которая многим была не по душе и требовала определенных усилий над собой. Люди, только что вступившие на коммерческие подмостки, испытывали неловкость и смущение. Продавцы и менялы стояли плотно, образуя нечто вроде круга заговорщиков, тайного общества, в котором новички чувствовали себя инородным телом. Нужно было в буквальном смысле втиснуться в эти ряды, чтобы потом через какое-то время самому заговорщически перешептываться, стоя плечом к плечу с другими, в тесном окружении, особенно в момент, когда товар подвергался проверке и оценке, когда его разглядывали, щупали, нюхали. Недоверие было нормой, потому что часто предлагали фальшивый или испорченный товар. Маргарин смешивали с вагонной смазкой, в мешки с картофелем сыпали камни, несъедобное древесное масло выдавали за пищевое растительное, водка иногда оказывалась жидкостью из анатомических банок разграбленных медицинских и естественно-исторических институтов, в которых хранились законсервированные органы, эмбрионы и животные всех видов. А жаловаться на обман или подлог было некому. Возможно, этот печальный опыт и стал позже одной из причин, по которым в ФРГ – впервые в Европе – по заданию правительства был создан Фонд тестирования качества товаров, некоммерческая организация, предназначенная для проведения сравнительных испытаний качества товаров и услуг.[216][217]
Вскоре довольно хлопотный обмен товаров на товары уступил место более простому обмену: товар – деньги. Прямой обмен товаром лишь в одном-единственном случае сулил неоспоримую выгоду – когда одноногие инвалиды выставляли на обмен свои ненужные ботинки. Они меняли левые на правые или наоборот, в зависимости от того, какая нога уцелела. Это был довольно распространенный вариант бартера.
Во всех остальных случаях было удобнее и практичнее еще раз пройти исторический путь от натурального обмена до денежного обращения. С той лишь разницей, что теперь традиционные деньги заменяли сигареты. Поскольку торговля за доллары между солдатами и гражданским населением была запрещена, а рейхсмарка в связи с ожидаемой денежной реформой стала слишком ненадежной валютой, вместо банкнот начали использовать сигареты. Сигарета превратилась в каури послевоенного периода. Правда, ее курс колебался, и тем не менее она стала одним из самых надежных платежных средств. Ее малые размеры обеспечивали легкость ее транспортировки, складирования и подсчета. Поэтому пачки сигарет стали чем-то вроде пачек купюр. А по степени недолговечности и эфемерности сигареты даже превосходили деньги. Целые состояния, обменянные на сигареты, улетучивались, растворяясь в облачках дыма. Они дымились, горели всюду, куда ни глянь, но их вечно не хватало. Новое качество сигарет – то, что они стали платежным средством, – повысило их привлекательность до немыслимых, трансцендентных масштабов.[218]
Глава седьмая
Поколение «Фольксваген Жук» занимает свое место в строю
Денежная реформа. Второй «час ноль»
Двадцатилетний британский солдат Крис Хауленд сидел в ночь с 17 на 18 июня 1948 года в гамбургской студии BFN (British Forces Network). Все остальные сотрудники уже ушли. Шеф отдела музыки и любимый во всей Северной Германии диджей, почитаемый и немецкой публикой за широкое использование поп-музыки в своих программах и свободную манеру вести передачи, как раз только что попрощался со слушателями композицией Бенни Гудмена «Throwing Stones at the Sun», когда в студию вошли два британских военных полицейских. Хауленду стало не по себе: появление полицейских обычно не предвещало ничего хорошего. Однако они всего лишь вручили диджею запечатанный почтовый конверт и попросили передать в эфир его содержимое в 6.30 утра, когда он начнет утреннюю передачу «Wakey-Wakey». «Будет сделано», – пообещал Хауленд и собрался покинуть студию. Но не тут-то было! Полицейские велели ему положить конверт на стол и вместе с ними ждать, когда снова запоют птицы, над разрушенным городом взойдет солнце и снова настанет время для «Wakey-Wakey».[219]
Утром Крис Хауленд вскрыл конверт и прочел в эфир: «Первый закон по реорганизации германской денежной системы, обнародованный американскими, английскими и французскими оккупационными властями, вступает в силу 20 июня. Действовавшая до этого денежная единица, рейхсмарка, с 21 июня изымается из обращения. Новая денежная единица называется немецкой маркой».
Этого момента многие немцы ждали давно. Ходили упорные слухи об обвале рейхсмарки. Поскольку в нее никто уже не верил, все, у кого еще были солидные запасы рейхсмарок, пытались перевести их в материальные ценности. Рядом с миллионами голодающих немцев жили сотни и тысячи таких, кто не знал, куда девать деньги, и купался в нелегальной роскоши, тратя на это астрономические суммы. Недоверие к рейхсмарке привело к тому, что торговцы стали все активнее придерживать товары, приберегая их до лучших времен, когда появится новая, твердая, валюта, которая станет путевкой в будущее. В начале лета 1948 года в магазинах зияли пустые прилавки и полки; все словно затаили дыхание.
