и смотрит по сторонам, выискивая, за что бы зацепиться, однако дела семейные я предпочитаю оставлять внутри семьи и потому швыряю несдержанное:
– Что заставило тебя проделать столь долгий путь?
– Что значит «долгий путь» для дружбы?
– Из-за настигших равнины дождей, – отмечаю я, дабы попрекнуть и дать понять: слежу и контролирую, – дорогу размыло. Думаю, добраться до нас было трудно.
– Главное, что только «было», – загадочно улыбается гость и с разрешения припадает на кресло в гостиной.
После него сажусь я.
– Дорогу и вправду размыло. – Ян сцепляет руки замком на подбородке, – Должно быть, сами Боги шалят.
Улыбаюсь и подзываю Луну – взглядом и протянутой рукой.
– Ты первый гость (нам было не до них) за всё время новой для нас, супружеской, жизни, – обращаюсь к Яну, – а потому прости меня и мою жену. Она, не желая вмешиваться в мужские дела, могла обидеть тебя своим невниманием.
Девушка садится на излюбленное место рядом со мной. Мягкий продавленный подлокотник. А я прихватываю рукой едва обнажившееся разрезом платья бедро. Ян впаивается в него взглядом: безобразно и пытливо. Подкашливаю и обращаю внимание на себя, однако в сообразительности Луны не ошибаюсь. Она, приняв равнодушное лицо, смотрит на гостя. Смотрит и молчит. Это выскабливает его и без того пустое сердце.
Обмениваемся формальностями и никчёмными новостями, перемусоливая одно и то же и одно и то же осыпая одинаковыми комментариями, услышанными/прочитанными из общих бесед и писем. Наш гость, вобрав всю свою силу, смотрит лишь на меня – дружелюбно и заинтересованно; но я наблюдаю дрожание расширенных зрачков, желающих лобызнуть пассию подле чужих рук.
– Луна, – обращаюсь к жене и, прикоснувшись к её бархатному лицу, прошу: – угостишь напитками?
Она, не подавая голоса, отвечает согласием и, разрезая щиколотками воздух, спрыгивает с кресла. Наспех целую женскую руку и заранее благодарю. Девушка одаривает меня очередным тёплым взглядом и покидает гостиную.
Оборачиваюсь на гостя и нахожу его за восхищённым созерцанием чужой жены: он и рад, и не рад воедино; лицо расслабленно – в почти что доброй улыбке, но осознание (не покидающее) недоступности и упущенного так и стегает.
– Ты прекрасно обращаешься с Луной, – говорит Ян. – Напрасно Ману волновалась.
– Хорошая женщина заслуживает хорошего обращения, – говорю я – посредственно и скоро; такие разговоры не прельстят, и я позволяю им случаться только потому, что девушка наших бесед пребывала однажды под его крышей.
В последующем молчании мы ожидаем возвращения Луны. Она подаёт напитки.
«Хорошая женщина заслуживает хорошего обращения», говорила одна моя знакомая и продолжала: «Плохая же заслуживает всё, чего не заслуживает, и даже больше». То было в её вкусе, такой она и запомнилась.
Ян принимает обласканный рыжим питьём стакан и, встряхнув его, смеётся. Ностальгия? Не удивлюсь, если при первой встрече они угощались аналогичным. Бутыль падает на узкий столик, Луна падает ко мне.
Ян угощается и говорит:
– А дело меня привело следующее. Возможно ты, Гелиос, упустил последнее из приглашений, я понимаю: брак, супружество, а спутница твоя, по взгляду видно, ненасытная и мужа вниманием пресыщающая….
Едва не срываюсь. Это в манере Яна и его обыкновенных бесед, но обыкновенные беседы не применимы в отношении Луны. Он всегда говорил о женщинах как о чём-то второстепенно идущем, посредственном, как о товаре с прилагаемой инструкцией и пристёгнутой биркой, и я никогда не нарушал его речей, однако сейчас готов приложить чёртову голову о чёртов стол.
Вместо того улыбаюсь.
– Недавно проходили торги, – продолжает Хозяин Монастыря. – Я, право, до последнего тешился мыслью, что ты прибудешь. Как и все разы до этого.
Нелепый акцент царапает лицо девушки; напрасно: её холода хватит, чтобы собрать растаявшие ледники и соорудить из них новый континент.
– По старой дружбе, – вещает гость, – я оставил для тебя юный, едва подбирающийся к раскрытию своей красоты, цветок. Разумеется, нетронутый.
Луна не легкомысленна, чтобы вестись на подобную провокацию. И потому её ничем не терзаемое лицо ласкает книжный стеллаж. Даже если мысль колит – то не отразится в умном взгляде.
– Подобного рода предложения меня не интересуют, – отвечаю я.
Предельно спокойно. А вот Ян в беспокойстве (именно в нём – даже если и мнимо, а не, как это могло показаться, ядовито) восклицает:
– Боле?
– Боле.
– Надо же! А я отказал некоторым из наших общих приятелей в пользу тебя, Гелиос.
– Придётся предложить им повторно или найти кого-либо ещё. Решишь вопрос, ты взрослый мальчик, – забавляюсь я.
А Ян забавляется:
– Ценнее покупателя, чем ты, вовек и на всём свете не сыщешь.
Уже ядовито.
Напоминания о природе былых дел Бога Солнца и былых дел богини Луны – как плата и наказание за мужскую руку, ласкающую женское бедро.
Супруга вздыхает, напирает на плечи и гладит сокрытые под одеждой рисунки. Расслабляет. Утешает.
– Ты мне друг, – напрягается Хозяин Монастыря, – но отрицать твой достаток с возможностью оплачивать самые дорогие лоты не стану. Это приятно, Бог Солнца! Для меня, разумеется, – скалясь, смеётся гиена. – И для тебя, думается, тоже: какое удовольствие – овладевать недоступным иному?!
Он мог то не упоминать. Мог…но тогда бы передо мной сидел не наглый малец, выстроивший империю на законной продаже людских тел.
– Невинность каждой монастырской послушницы – твоя, это порядок, – ровно отталкивает мой друг. – Как традиция, как правило, как заповедь. Заповедь, верно! Только Бог Солнца одаривает дев первым светом равным знанию и опыту.
Словно бы кто-то посмеялся, придумывая нас…
– Не льсти, Ян, – с поддельным удовольствием процеживаю я, – заслуги Монастыря – твои заслуги. Ты умело правишь девочками и их семьями, ты срываешь бутоны и выдерживаешь их в своём саду. Без уговоров (правда, помнится, речи ты эти уговорами называть не привык – как и обязательствами) – ни единая бы не стала послушницей.
Мы замолкаем. Каждый подбитый своим ударом.
Интересно, он взаправду устраивал торги с новыми послушницами или придумал это злобы ради?
– В любом случае, – Ян хлопает в ладоши, – когда надумаешь – дай знать. Или когда жена наскучит – пиши. Я приготовлю что-нибудь особенное, специфичное, в твоём вкусе.
И он подмигивает.
А Луна обращает свой ласковый взгляд на меня и по-доброму спрашивает:
– Тебе добавить, Гелиос?
Ян смеётся. Вполголоса и якобы непонятно, но троица ведает: первым угощают гостя, а мы Хозяина Монастыря предложением обделяем. Киваю на стакан и осушаю его следующим глотком. Луна обольстительно прогуливается до столика и обратно, а очередное моё движение, заключающееся в скоблении мягкого бедра, выводит Яна из себя. Он резво поднимается, повторяет хлопок в ладоши и извиняется за поспешность.
– Дела не ждут! – подначивает он.
– Ты потратил много времени
