на опущенную макушку. Ах, да: еще два слова на языке накейо, но, уже про себя. Надеюсь, ему поможет. По крайней мере, Виторио мне жизнерадостно подмигнул… Я — зарделась еще и ушами. А потом мы, пройдя через мост, с двумя корабельными фонарями в руках начали свой, сильно уповаю, не «последний спуск». Без труда миновали гулкую башню с винтовой узкой лестницей, где капитан плечами обтер все стены. И через низкий выход вынырнули на самое дно каньона, оставив у него непотушенные фонари… Вот здесь и началось самое интересное. Примерно, с середины пути.
Потусторонняя защита налетела на нас очень резво. Словно, скучающие дети на брошенную в их кучу игрушку. Первые, обойдя над землей с боков, вертикально взметнулись. Виторио, ненароком замедливший ход, и вовсе замер напротив зависших пустых глаз. Кажется, мужских. Хотя, кто их разглядывать то…
— Мама моя, — вырвав ладошку из капитанской руки, обхватила я ее и уткнулась носом в мужское плечо. — Мама моя…
— Зоя, — тихо огласился он. — А как ваша защита работает?
— А кто его знает.
— Ага… Значит, вы не в курсе, почему они перед нами расступились.
— Что? — а вот ради такого стоит и глаза вновь открыть. — И правда…
— По-шли, — протянул капитан и уверенно пошел между низкими погребальными столбиками. — Зоя?
— А-а?
— Вот так будет удобнее, — взметнув свою руку, прижал он меня за плечи. — А почему вы не спросили о том, как сюда покойных раньше спускали? По этой башне?
— Вот как-то на ум… — качнулась я мимо особо любопытного «сторожа». — не пришло… И как?
— Никак. Их сжигали еще наверху, — тихо хмыкнул мужчина. — А еще, знаете, что интересно?
— Это вы так от реальности меня отвлекаете?
— Ну да… Могли бы и подыграть… Кстати, там, куда мы с вами так бодро идем, совершали последний посмертный ритуал: прах перемешивали со специальными порошками. В зависимости от пожизненной специализации жреца.
— Лучше бы вы про другие «приключения» в детстве читали. Сейчас бы истории ваши были гораздо…
— Пришли, — да я и сама успела заметить.
Здесь, в отличие от других строений на острове, двери были в полном порядке. Они даже не скрипнули, когда капитан их распахнул. Тусклое закатное солнце выхватило маленькое пространство с темными рядами каменных полок вдоль стен и одним большим столом посредине. И на этом столе…
— Пришли, — глухо повторил мужчина и выпустил меня из-под руки.
— Так берите ее. Зачем пришли то?
— Ага…
Лунная часть Вананды оказалась меньше, чем я до этого много раз представляла. Величиной в половину блюда, с которого мы вчера так шустро уплетали бананы. Здесь это «вчера» казалось «другой жизнью». Далекой. Потусторонней. И я, вдруг, вспомнила кладбище в Канделверди, где все именно так для меня и началось:
— Берите ее. Берите и уходим…
И Вананда исчезла в закромах капитанского жилета.
Обратно нам пришлось очень быстро бежать: «сторожа», распознав страшную кражу, сначала просто молча преследовали, но у самой башни, вдруг, началось настоящее представление. Вот бы где дверь не помешала. Потому что, скакали мы вверх по ступеням под холодящие душу стоны, усиленные округлостью стен, как длинной трубой. А когда, запыхавшись, вылетели из темени на мост, ее и потряхивать за нашими спинами стало. Виторио, глубоко вдохнув, понесся дальше. И я уже видела распахнутые рты встречающих нас «подельников», когда огромной силы холодная волна, ударив из-под моста, разбросила нас в разные стороны…
Мысли получилось собрать не сразу. Затылок гудел, как и башенная стена за ним. Звуки и того припозднились, с трудом пробившись сквозь этот гул. Я осторожно поднялась на ноги, пытаясь вглядеться в противоположный край моста, и не сразу сообразила: его больше нет… Люди с той, недосягаемой стороны, что-то кричали. И, вытряхивая мешки, пытались связать воедино веревки. И один лишь капитан стоял у самого сколотого края. Молча и неподвижно. Я тоже качнулась к стене у прохода. Та отозвалась мне в спину новой судорогой, обломив очередной каменный кусок от моста… И зачем теперь эти веревки?.. Зачем теперь всё это?.. А в небе, прямо над мечущимися духами, парили на широких крыльях, млинзи…
— Ну что, птицы: вам ко мне не пробиться, — оторвала я от неба прищуренный взгляд и снова опустила его на мужчину.
Он высоко поднял руку и, задрав голову, громко выкрикнул в самое скопище:
— ЭТО вам от нее надо?! Забирайте! Только… — конец взорвался в общем призрачном вое, и взлетевшая в небо Вананда, перевернувшись в воздухе, исчезла из глаз. Враз все вокруг стихло.
И в этот самый момент башня, оставленная в покое, решила самостоятельно рухнуть… Больше я не увидела ничего. Потому что от страха зажмурила глаза.
— Мама… Мамочка…
— Зо-оя!!!
Полеты бывают разными. Полеты-падения. В детстве я много «летала». И всегда приземляться не хотелось. Потому как болезненно это, в отличие от остального «процесса». В этот, последний (все же, «последний») раз, вышло иначе. То есть, я полетела — ветер в лицо и между пальцами раскинутых рук, как и положено. Только, феерично-трагичного «Хлоб-бысь!» не получилось. Вышло лишь «шлёп». Мягкое, как на подушку. Причем, пыльными сапогами. Пришлось глаза разлеплять…
Жесткие заросли тростника. Мелкие бляшки кувшинок. Ивы-плакальщицы шелестят под ночным ветром. А вдали, на тихом берегу, старая-старая мельница… Я подняла кверху глаза — вот оно, то, что обязательно соединяет… Пестрые аисты, целых шесть огромно-прекрасных птиц, сделав надо мной круг, исчезли, растворились в лунном небе одна за другой. И озеро постепенно начало преображаться. Вспыхивать, подсвеченными изнутри картинами. Первым двинулось мельничное колесо, постепенно набирая беззвучные обороты. Широкие оси замелькали, срастаясь между собой. А в туманной от скорости сердцевине стеблями по сторонам потянулись странные знаки… Цифры. Символы… Календарь… И краем глаза я уловила новую вспышку: прямо из отраженной луны на воде потянулся к небу тонкий росток. Все выше и выше, по дороге выпуская голые ветви. И сравнявшись с береговыми ивами, замер… С лунной половиной Вананды — светящимся «плодом» на самой длинной из них. И вновь заработало колесо. Правда, на этот раз ни знаков, ни символов не проявилось. Лишь маленькое желтое «солнце» с сиротливо ополовиненными с одной стороны лучами — все, что осталось от мельничного колеса… А потом вода «взорвалась». В аккурат между двумя половинками разъединенной Вананды и, в ее брызгах, как в опадающих жемчужинах, появилось огромное дерево…
Картина эта, преисполненным смысла «триптихом» на несколько секунд зависла передо мной и обвалилась в воду уже целиком… Еще несколько секунд я так и торчала. Посреди озерной ночной глади, под стук собственного сердца, хватая ртом запахи трав. А потом и сама… «обвалилась».
