пришли, а она сховалась от них. Що я, каже, з ними буду балакать? Стыдно мне. Ну, а когда они ушли, я поругала ее. В горячах-то все вспомнила. Не дюже гарно матери такой позор переносить. А отец пригрозил ремнем. Вин только что узнал об этом. За своим тормозом не бачив, що вокруг него робилось. Вот и натворили делов старые дурни, сгубили детину. Сам с ног сбился — шукае ее повсюду.
Елизавета Ильинична еще раз всхлипнула и замолкла. У нее уже не было силы плакать вслух. Наступила тишина.
Николай вышел из дому, чувствуя укоры совести и какую-то непонятную вину перед этой пожилой женщиной. — Ведь мог же он давно вмешаться в судьбу Даши! Опять его проклятая нерешительность!
Чем дальше отходил от дома Круговых, тем быстрее шел, а когда вышел за окраину поселка и почувствовал свежее дыхание леса, побежал.
Лес ошеломил внезапной тишиной. Николай остановился, вглядываясь в слепящий глаза свет. Слегка подморозило и все словно помолодело. Солнечные лучи, пробиваясь между деревьями, прочерчивали длинные полосы на земле. Кое-где на березках уцелели ржавые листья. Под березами, пересекая тропинку, размытую дождем, притаились корни, похожие на мертвых змей.
Тишина была такая, что, казалось, невозможно было ее разорвать криком. Ступал по мягкому настилу листьев, которые пахли прелью.
Первые холода до неузнаваемости изменили лес. Не стало полянок, с резко очерченными краями. Деревья с оголенными ветвями стали похожи друг на друга. Где-то поблизости должен быть ручей. Здесь Николай когда-то встретил Дашу с Валерием, подслушал их разговор. Николай присел на корточки, прислушался. Издалека послышался неясный звук. Звук то пропадал совсем, то, посвежевший, возникал снова, словно кто-то водил смычком по струнам. Николаю даже показалось, что слышит знакомую мелодию.
Колосов выпрямился и пошел на звук. Время от времени останавливался, вслушивался, чтобы не потерять направления и опять шел. Теперь было отчетливо слышно, что кто-то пел. Кто бы мог быть здесь в холодный вечер вдали от людей?
Колосов замедлил шаг. Сквозь заросли ивняка показалось что-то белое. Остановился, томимый неясной тревогой. Неслышно приблизился к кусту боярышника, выглянул из-за него. На пеньке около того места, где бил из-под земли родник, сидела женщина. Она была в одной нижней сорочке, мокрые смоляного цвета волосы в беспорядке рассыпались по плечам, падали на грудь и на спину. В руках держала свернутую одежду и, покачивая ею из стороны в сторону, пела колыбельную песню. «Сумасшедшая?» — испугался Николай, чувствуя, как по телу проходит дрожь. Женщина, продолжая напевать, подняла лицо, и Николай вздрогнул. Это была Даша. Тяжелый обжигающий ком подступил к горлу. Последний, самый яркий за весь день луч солнца осветил Дашу. Она, глядя на сверток, улыбалась той тихой, светлой улыбкой, какой могут улыбаться только матери у колыбели ребенка. Посиневшие губы ее шевелились. Теперь мысль Николая работала с расчетливой ясностью. Даша жива, и Николай будет бороться за ее жизнь. Что же сейчас делать? Укрыть своей одеждой? Но хватит ли у него силы донести ее с ребенком до дома? Сколько понадобится времени на это? Она может еще сопротивляться. Нет, пусть думает, что он ее не видел в таком состоянии.
Николай бесшумно опустил ветку, попятился назад. Потом повернулся и побежал, не разбирая дороги. Ветки больно хлестали по лицу. Иногда спотыкался о пеньки, падал, поднимался и снова бежал.
У дома Круговых долго не мог открыть калитку и забарабанил в нее кулаком. На стук выбежали сразу Сергей Александрович и Елизавета Ильинична.
— Даша там… У родника… Скорее, — еле слышно пробормотал Николай и тяжело опустился на землю прямо возле калитки.
Потом будто во сне трясся по кочкам в машине, слышал обрывки разговора незнакомых людей.
— Она было уже и веревку на дерево приладила, а тут пришло это… Не смогла. Матерью себя ощутила.
Придя уже поздней ночью в общежитие, Николай почувствовал, что снять с себя пальто, пожалуй, самое трудное дело из тех, что сделал он за целый день.
6
Лида лежала в больнице второй месяц. Ключица срасталась, скоро должны снять гипс. Почти каждый день приходили делегации и корреспонденты.
Из газет Лида с удивлением узнала, что она совершила не больше не меньше, а подвиг. О ней был напечатан очерк с портретом. Очерком осталась довольна, но на фотокорреспондента обиделась до крайности.
В худенькой женщине с большими скучными глазами Лида едва узнала себя и ахнула.
— Вот подлец, на всю область опозорил. Да разве я такая?! — закричала она, показывая газету соседкам по палате. — Ну, пижон несчастный, попадешься мне в руки — не так разукрашу!
Но поглядевшись в зеркало и сравнив свое отражение с портретом, Лида несколько сбавила пыл:
— Если б знала, что для газеты, разве ж я разрешила себя фотографировать в больничном халате? У меня дома такие карточки — чистая киноактриса! А тут… — и, швырнув на пол газету, заплакала от обиды.
С тех пор больше никто не видел ее слез.
На другой день Лида затребовала из дома полный туалет — губную помаду, пудру, краску для бровей. И стала держать себя в «форме».
Корреспондентов с той поры невзлюбила. Едва приходил к ней кто-нибудь из «официальных», начинала стонать, корчиться будто от боли, и няня торопливо выпроваживала непрошеного гостя из палаты. Зато каждый раз с нетерпением ожидала прихода подруг.
Первое время приходила Даша, задумчивая, какая-то подавленная. Напоминала кустик, который поранила проезжая машина. Гнется к земле, вянет. Хватит ли у него силы выпрямиться, набраться силы, чтобы пустить новые еще более сильные ростки?
— Когда у тебя? — подмигивала Лида и шутливо предупреждала: — Смотри, дождись меня. Крестной матерью буду.
Потом сажала подругу рядом с собой на кровать, обнимала здоровой рукой. Так и сидели молча, пока не кончался срок свидания. Иногда она напускалась на Дашу:
— Ты чего совсем раскисла?
Даша вздыхала, низко опускала голову, пряча от подруги наполненные тоской глаза.
— Нашла о ком горевать! — не унималась Краснеева. — Хорошо, что раскусила вовремя, а то достался бы в мужья — хлебнула бы горя. Ты учись у меня, как их из сердца выбрасывать. Взяла двумя пальцами, щипнула и… готово.
С Дашей Лида чувствовала себя сильной, а своя боль казалась ничтожной по сравнению с душевной мукой подруги. Сломанная кость скоро срастется, а вот сколько надо времени, чтобы восстановить поломанную веру в людей, в свое счастье?
Словно угадав мысли подруги, Даша тихо проговорила:
— Все они, видно, одинаковы. Поиграют, как игрушкой и выбросят.
— Ты это брось, — сурово возразила Лида. — Хороших людей больше. Возьми, например, Кольку Колосова. Посватайся он за меня, пошла
