предназначенного! В одиночестве хочу горевать. Ты поймешь и не возропщешь, мудрый старик.
– Надейся на Господа, и он поможет, – в испуге произнес Хананель и поспешил к Иядидье и Тирце, сказать, чтоб без промедления посылали за лекарем, за целебными снадобьями и бальзамом.
Тамар одна. Большая обида обращается в великий гнев. Уселась за стол, принялась писать Амнону разящий ответ.
Появляется Тирца.
– Дочь любимая, излей мне душу!
– Чуть потерпи, матушка, лишь сочиню письмо. Потребую от нечестивца навсегда покинуть дом наш и страну.
– И любовь былая, и нынешняя ненависть – твоего сумасбродства порождения. Не забывай, что Амнон спас жизнь тебе и деду!
– За сто лет праведности не искупит Амнон зла свершенного. Закосневшего в пороке не исправишь, как не обуздаешь ветер. Горько проклинать боготворимого.
В комнату входит Уц.
– Госпожа, соблаговоли ускорить ответ. Возлюбленный твой терзаем неизвестностью.
– Передай Амнону, пусть поторопится Сион покинуть. Ворота засовами стучат от нетерпенья поскорей захлопнуться за спиной злодея. Речи его – мед, а дела темны, – ответила Тамар.
– Передай Амнону, что Бог ему укажет путь и воздаст по справедливости. Нет мнений правых и неправых до конца, – добавила Тирца.
– Вот письмо для того, кто свое и мое сердце разбил, – сказала Тамар Уцу.
Понурившись, Уц направил стопы к матери и сестре Амнона и поведал о его беде.
– О, добрый Бог! Ты прежде хранил меня, чтоб не увидала дна чаши горестей моих. Должно быть, настал день! – со слезами воскликнула Наама, – беги, Уц, к Амнону, скажи, пусть отправляется в путь, найдет нас в Бейт Лехеме. Там и Ситри будет ждать.
Не сбылось это. Люди Иядидьи подстерегли женщин в пути и пленили их, чтоб привести к вельможе, а потом выдать на суд старейшин.
Глава 23
“Сердце мое в смятении,
дрожь пронимает меня,
вечер, которого я так ждал,
обратился для меня в ужас”.
Исайя, 21, 4.
Беги, Амнон, беги!
Солнце клонится к западу. Последние лучи скользят вдоль громады Масличной горы. Нет больше духу у Амнона ждать Пуру или Уца с известием от Тамар. С тяжелым сердцем он отправился в город. Вот река Кидрон. Ручей с шумом впадает в нее. Горным хрусталем сверкает беспорочная чистота его, и твердь небесная – цвет его. Мутны воды Кидрона, и быстрая прозрачная струя теряется в широком сером потоке реки.
“Веселым ручьем, по камням беззаботно скачущим, ликовало сердце мое, а нынче темен и мрачен мой дух, как волны Кидрона”, – думает Амнон, – “Чуть-чуть успел испить из кубка блаженства, и уж горести торопятся наверстать свое. Пока пестовал в мыслях росток любви, злая судьба острила серп – нежный побег скосить!”
Думы сии увлажнили глаза Амнона. Он сам не заметил, как поднялся на Масличную гору. Слышит знакомый голос. Это Уц.
– Торопись, Амнон!
– Какую весть принес мне?
– Не медли, Амнон! В словах моих буря, а в руках смерть, – сказал Уц и протянул Амнону письмо Тамар и кувшин с вином. – Вот, что на словах передала Тамар: “Письмом этим на вечные времена расторгается наш союз. Вино возвращаю. Отведай из кувшина, и воздастся тебе!” Я вышел от нее, и меня догнала Маха и успела шепнуть: “Скажи Амнону, чтоб не прикладывался к сосуду, а завтра я сама приду и остерегу от беды, ибо ожесточилась Тамар и смерти его желает”.
Амнон выхватил из рук Уца долгожданное послание и стал читать.
“Подбирающий за жнецом не пропустит колосок, виноградарь не оставит гроздь. Вот и я припомню без пропуска все мои слова любви – избранник, несравненный, возлюбленный – и все твои нежные речи – голубка, единственная, любимая. Припомню, чтобы навсегда забыть.
Ты пьянил сладкими песнями и готовил могилу. Кровавый жених! За что смертельную отраву припас твоей голубке? Нежные трели хищным клекотом обернулись. Слышишь ли ты меня, или глух, как змей, ушей лишенный? Волчица злобная волчонка не разлюбит! Зачем прекрасноокий избавитель угрюмо сматывает спасенной жизни нить? Мерзости тобой свершенные – позор всеобщий, и вслух нельзя промолвить: Господь услышит и покарает весь Сион!
На мгновенье стань прежним Амноном. Скажи, кому назначил смерть жуткую от яда? Кому? Единственной своей? Той, что предпочла тебя всем сокровищам земли, не променяла на владык ее? Твои слова: “Врагу не выдам – сам погублю!” Горе тебе! Образ дивный твой в моей душе я вдребезги разбила, и нет возврата!
Прочь беги, мой отравитель! Где прибежище тебе? К морю придешь – вспенится, в горы поднимешься – громом разразятся. Ни в пещере звериной, ни в гнездилище змеином не скроешь зло свое, ибо жестокостью превзошел ты обитателей убежищ этих. Остерегаю: беги! И слово это – последняя моя милость тебе. Родичи полны гневом и расправу готовят ужасную, а крови твоей видеть не хочу. Дорога твоя – в преисподнюю, судьба твоя – муки, стоны и плач!”
Амнон дочитал письмо. Сердце гулко стучит, и трудно дышать. Написанное языком гнева, читается с ужасом. Он уселся на землю, разодрал одежды.
– Господь смешал нам языки. Слушая, не понимаем, как глухие. Страшный день смятения. Ненависть – не воздаяние любви, и к любящему сердцу грех убийства не пристанет. Здесь дух злоумышления и клеветы. Бедняжка введена в обман коварный. Пойду к ней, и все разъяснится, вернется счастье, – сказал Амнон изумленному Уцу.
– Прекраснодушия довольно, Амнон! Жизнью не играй! Не шутит Маха – госпожа ее твоей желает смерти. Кувшин с отравленным вином не вразумляет? Уж лучше бы изменщица сама испила зелье!
– Молчи и не порочь святое имя!
– Упрямство слепо! Столь дорога она тебе, что смерть от ее руки красна? Лишишься жизни, как преступник, и правда с тобой умрет. Беги, спасая душу!
– Убегая, душу не спасаю, а гублю. Мрак горя в ней не осветить, пока она черна в глазах Тамар.
– Так следуй материнскому приказу и мчись в Бейт Лехем. Там мать с сестрой и Ситри с Авишаем будут ждать.
Амнон рассеян. Уца слышит, но не внемлет ему. Говорит, словно во сне.
– Отправляйся, Уц, к Тамар. Скажи возлюбленной, что я жду ее под оливковым деревом, тем самым, на котором вырезаны наши имена на память. Сердце переполнено любовью, так много нежных слов на языке!
– Блажен без дум живущий! Опомнись, Амнон!
– Птицы пропели и угомонились. Душа моя когда угомонится? К дереву нашему пойду, вдохну чудесный аромат листвы. О, наслажденье! Увижу Тамар, мой дух воскреснет!
Ах, что я, безумный, говорю? Сон бессилен, явь неодолима. Не свадебный венок, позора чаша мой удел. Кто в доме заживет, что для меня построен? Нет, я не
