волков, с которыми мы делим эту планету. И тем не менее, именно мы ошибаемся, не так ли?
Ведь нет никакой разницы, да? На базовом уровне мы точно такие же животные. Разница только в том, что внутри нас живет трагическая потребность понимать этот мир, изображать его с помощью искусства и препарировать с помощью науки, а потом компенсировать недостаточное понимание с помощью материальных благ. С помощью часов, кукол, чернильниц, которые убивают нас не хуже пистолета.
Теперь-то я осознаю. Теперь, перед лицом океана вечных душ, я осознаю все наши ошибки.
Я осознаю, что мы лжем, как никто. Мы, коллекционеры, мы, реставраторы, мы, глупые отцы. Мы ищем понимания, недоступного нам. Мы уверены, что достигли этого понимания, и что оно отгораживает нас от остальных видов, так же, как верим, что наше сознание отделено от других. Я свято в это верил. Но был неправ. Мы все связаны, мы все плывем в одной лодке, в одном и том же бесконечном море. Нет никакого низа и верха. Нет никаких «их» и «нас». Ни тебя, ни меня. Наши друзья и враги – внутри нас, а мы – внутри их. Мы знаем об этом в младенчестве, как я знаю сейчас, но утрачиваем это знание. А потом опрокидываемся и разлетаемся на куски, как Вавилонская башня.
Мы рождаемся цивилизованными, но постепенно понимаем, что знания превращают нас в одиноких дикарей.
Прежде чем уйти, я решил навестить Джорджа. Бедная миссис Уикс смутилась, увидев меня за дверью.
– Я думала, это почтальон, – сказала она.
На мгновение я представил совсем другую жизнь.
Я представил, что не обижал тебя.
Я представил, что пришел не поговорить с Джорджем, а увидеться с миссис Уикс.
Я представил, что мой автор уготовил мне другую историю.
В этой истории я бы заглянул в ее небесно-голубые глаза и спросил, не согласится ли она сходить со мной в театр. Синтия говорила, что в «Плейхаус» ставят «Вишневый сад». И мы бы сходили, я и миссис Уикс, потом обсуждали бы постановку, кивая и соглашаясь, что режиссерское решение было довольно смелым. Мы бы назначили еще одну встречу, я бы пригласил ее на ужин, я бы промакивал уголок рта салфеткой и говорил, как замечательно она выглядит. Перешли бы на «ты». Я бы называл ее по имени, а она бы говорила, что рядом со мной ей уютно и спокойно. Позже мы бы сказали детям, что у нас серьезные отношения, и вы бы порадовались за нас. Мы бы жили все вместе. Вы с Джорджем (не настоящим Джорджем, а таким, каким я его представлял) рано или поздно покинули бы отчий дом, а мы бы с миссис Уикс вместе ездили на ярмарки, она бы писала портреты. И постепенно, пока дни становились бы все короче, мы снова смогли бы быть счастливы.
Но увы, моя история была совсем другой.
– Мистер Кейв, у вас все в порядке? – оглядела она меня с головы до ног.
– Да, – медленно ответил я, возвращаясь к своему плану. – Я пришел поговорить с Джорджем, если он, конечно, дома.
Она была такая хорошенькая – золотистые волосы, идеальная белая блузка, придающая ее облику совершенно небесную легкость.
– Да, – ответила она. – Он дома. Входите, прошу вас.
Она распахнула дверь, и я вошел в выложенную плиткой прихожую. Пахло кофе. Тихонько играла музыка. На стене висел портрет – светловолосый мальчик с челкой и в очках, лет пяти-шести, с беззаботной улыбкой во все широкое лицо.
– Джордж? Джордж! К тебе пришел мистер Кейв. Джордж!
Над моей головой послышались тяжелые шаги и скрип викторианских половиц. До этого момента я держал себя в руках, но как только узнал звучащую мелодию, сломался.
– Бетховен, – сказал я и еле смог сдержать смех, когда до меня дошло. – «Лунная соната».
– Да, именно, – сказала она, коротко одаривая меня своей особой улыбкой. – Очень люблю первую часть.
– Да, первая часть прекрасна, не так ли? – сказал я, внезапно тараторя. – Я бы сказал, такая возвышенная, первая часть. Бетховен, конечно, так не считал. В его понимании, он создал невообразимого монстра, обладающего собственной волей, собирающего полные залы по всей Европе, но сам Бетховен не понимал, отчего это его произведение стало таким популярным.
Я стал в подчеркнуто философскую позу, прижав палец к подбородку.
– Но в этом ведь и дело, да, миссис Уикс? В этом и заключается наша трагедия. Мы хотим, чтобы мир был таким, каким мы его представляем. Чтобы вещи были такими, какими мы их видим. Мы хотим контролировать тех, кого любим, но при этом не можем контролировать даже собственное сознание.
Миссис Уикс перестала улыбаться и нахмурилась.
– Мистер Кейв, с вами все в…
Я жестом не дал ей закончить вопрос.
– И осознав это, мы теряем равновесие, – продолжал я. – Мы начинаем испытывать тот самый «жгучий страх», который испытывал бедный Людвиг. Как будто наши души куда-то проваливаются, падают. Многие великие поэты испытывали нечто похожее. Китс, например. Саморазрушение. Даже не отсутствие идентичности, а будто бы поглощенность чужой сущностью, миссис Уикс. Поглощенность, которая не просто ставит тебя на место другого человека, а… О, Джордж, а вот и ты.
Миссиc Уикс обернулась и увидела на лестнице сына. Он стояла на третьей ступеньке, возвышаясь над нами, громадный, разделенный надвое, как глобус линией экватора, махровым поясом халата. Поскольку он был лохмат и в пижаме, я понял, что он только что вылез из постели. Тем не менее, ему явно была понятна цель моего визита. В глядящих на меня из-под толстых линз опухших глазах я увидел смертельный ужас.
– Здравствуйте, – сказал он далеким голосом.
Я откашлялся и попытался говорить спокойно.
– Да, Джордж. Я хотел с тобой поговорить. Нам надо поболтать. Наедине.
Миссис Уикс снова повернулась ко мне, разинув рот.
– О чем это вы хотите с ним поболтать?
Я сделал вдох, а потом ответил:
– О некоей Элисон Уингфилд.
Джордж побледнел и заметно съежился.
– Я не уверена, что сейчас подходящее время, мистер Кейв, – сказала миссис Уикс. Она заметила, что у меня дрожат руки. – Вам, похоже, нужно немного…
– Все хорошо, мам, – проблеял он. – Мы побеседуем.
– Джордж, я не думаю, что…
Он закрыл глаза.
– Побеседуем.
Миссис Уикс сдалась перед настойчивостью сына, но моя ее все еще беспокоила. Мне было интересно – что Джордж ей наплел, чтобы объяснить свои побои. И все же миссис Уикс отступила, а я пошел за Джорджем в гостиную, уставленную такими знакомыми мне предметами из моего магазина. Там стоял сосновый комод, а Арабская танцовщица и Ника с венком устроились на журнальном столике у дивана.
Миссис Уикс отправилась в сад развешивать белье сына, но все равно поглядывала на нас через заднюю дверь.
– Ты солгал, Джордж, – мой голос был тихим, тише, чем его паническое дыхание.
– Да. Я знаю. Пожалуйста, позвольте мне объяснить. Простите меня, мистер Кейв.
– Кто ты, Джордж?
Он был в ужасе.
– Что?
– Я спрашиваю, кто ты. Кто ты? Верный Горацио? Вряд ли. Ты, скорее, Яго. Я просто пытаюсь расставить все на свои места. Что тебе от нее нужно? От Брайони?
– Мне ничего не нужно, – он выставил вперед ладони.
– Тогда почему он тебя избил? За что Денни тебя избил?
– Я не знаю, мистер Кейв. Он сумасшедший, – он не мог поднять на меня глаза.
Я кое-что вспомнил.
– Помнишь тот
