Ждать, пока за Эккертом приедут гестаповцы, наблюдать, как они его будут увозить, и не иметь возможности защитить? Нет, это абсурд, так нельзя. Но что он может сделать? Эккерт прав: далеко не уйдешь. Можно выехать в оккупированную Голландию или в Бельгию, где фашисты оставили видимость прежних порядков. Там гестапо хоть не так открыто действует… Нет, это бесполезно. Будет объявлен розыск, начнут рыскать эсэсовские ищейки… Может быть, Польша? Но тогда прервется цепочка, и сведения, которые сейчас идут через Анжелу, не будут доходить до Центра. Прав старик: сейчас нужно думать не о себе. Сгущаются тучи над Родиной, и личные страхи и переживания уже не должны тебя тревожить. Оставь их на потом.
Гестапо. Старика будут пытать. Это ужасно. А он говорит: «Предпочтительнее — арест людьми Мюллера». Но это же Александерплатц! Это камеры пыток, каких не знали инквизиторы, это фабрика ужасов. А ему уже за шестьдесят. Может быть, лучше, если первым придет Небе? Боже мой, о чем он думает! Но ведь старик уверен, что он еще поборется. Он считает, что еще не все окончено. А ведь все это Эккерт делает ради него, Пауля.
Всплыла в памяти полузабытая картинка из далекого-далекого детства. Они с отцом идут по знойному, опаленному солнцем жнивью. Пшеница уже скошена и лежит валками в ожидании, когда люди придут и навяжут из нее снопов. Духмяно пахнет полынью, и серебристо поблескивает в зарослях лозняка подсохший за лето Дон. И вдруг прямо из-под ног у них выскочила птица. Видно, косилка чуть повредила ей крыло. Следом за ней капельками остается на земле кровь. Птица бежит, испуганно вскрикивая. Отец сказал тогда бросившемуся за птицей сыну: «Митя, не беги… Это она от деток тебя ведет… Выводок здесь рядом…»
И правда, в трех шагах, в небольшой выемке, нашел он тогда несколько маленьких перепелят. Не тронул их, пожалел старого перепела, жалобно вскрикивавшего в двадцати метрах от своего гнезда.
Сейчас поступок Эккерта казался ему чем-то похожим на поступок раненой птицы. Любой ценой, любой мерой заплатить за безопасность товарища, за возможность для него и дальше выполнять задания Родины.
Старик беспокоится о семье сына. Его понять можно. Сегодня утром Пауль поехал в Рейникендорф. Он хотел хоть издали глянуть на жену Гомана и его сына. В лавочке зеленщика узнал, что Гоман снимает комнату у местного фашистского активиста Гельмута Шепке, разводящего и сбывающего рассаду ранней капусты. Оставив машину за углом, Пауль зашел в ворота дома, спрятавшегося за низко нависшими ветвями старой липы.
Навстречу ему вышел маленький толстый человек в полосатых гетрах. Недружелюбно спросил:
— Вам кого?
Пауль сунул ему в лицо удостоверение охранной службы. Человек залебезил, вытянул руку:
— Прошу в дом…
Пауль не двигался с места. Шепке побагровел, суетливо заморгал:
— Я прошу вас… Это для меня честь… Я сам являюсь уполномоченным по сбору средств на оснащение третьей гренадерской дивизии…
Пауль перебил его:
— Кому вы сдаете жилье?
Шепке забормотал:
— Это приличная семья… Правда, они не платят мне за комнату, но оба зарегистрированы в местном полицейском участке… Неужто они?..
На крыльцо вышел мальчишка. Глянул на Пауля с любопытством. Паулю не нужно было задавать Шепке вопросов: на него глядели большие серые глаза шефа. Если чуть удлинить это круглое лицо, снабдить его седыми бровями и резкими морщинами у рта, льняные мягкие волосы превратить в жесткий ежик — сходство будет полным.
— Это их ребенок… — Шепке махнул рукой в сторону мальчишки, и тот испуганно попятился. Видимо, хозяин был не таким уж добряком, как показалось Паулю на первый взгляд.
Пауль прошелся по двору, оглядел низенькие сарайчики со стеклянными крышами, беседку, выкрашенную в песочный цвет, указал пальцем на старые трубы, штабелем сложенные в углу.
— Почему не сдали? Фатерланд в борьбе с врагами напрягает все силы…
Шепке испуганно забормотал:
— Я сдам… я сегодня же… Я все понимаю!
Пауль поманил его к беседке. Сел на скамью. Шепке, подобострастно глядя в глаза ему, пристроился напротив. Пауль закурил дрянную сигаретку, пустил в лицо толстяку струю вонючего дыма.
— Вот что, Шепке… Гоман сейчас выполняет по заданию рейха важнейшее поручение. Он не скоро вернется домой. Я зашел посмотреть, как живет его семья. Сколько ты берешь с них за комнату?
— Сорок… всего сорок рейхсмарок!
— Ну и шельма ты! Кстати, сколько тебе лет? Ты выглядишь здоровяком. Твое место в вермахте.
Шепке побледнел.
— Меня забраковали.
Пауль сочувственно покачал головой.
— Ну-ка скажи мне номер твоей призывной карточки, старина! Я побеспокоюсь о тебе… Такой патриот — и вдруг сидит дома! А кто будет строить и завоевывать тысячелетний рейх? А?
Шепке молчал. Пауль еще раз затянулся, бросил сигарету.
— Ладно, Шепке… Значит, я понял все дело так. Семья Гомана занимает у тебя самую лучшую, солнечную комнату. Я понимаю, что ты оговорился, когда называл цену платы. Ты ведь хотел сказать, что они платят тебе с сегодняшнего дня десять марок в неделю… Я вижу, у тебя в сарае две козы… Ага, наверное, обе доятся? Так вот, Шепке, ты мальчишке с сегодняшнего дня еще будешь давать бесплатно по пол-литра молока. Это ведь будущий солдат фюрера. Я ведь не ошибся, старина?
Шепке молча кивнул. Пауль встал.
— Ладно, Шепке. Я пойду. Гоман вернется ужасно важным человеком, и если ты будешь обижать его семью, тебе будет плохо. Ну а кроме этого, я тоже не забуду твоего адреса. И если мне в следующий раз так же, как и сегодня, не понравится твоя физиономия, я позабочусь о том, чтобы тебя послали повоевать с англичанами…
Помахивая прутиком, Пауль дошел до угла, медленно сел в машину. От ворот дома за ним наблюдал Шепке. Пауль включил мотор, развернулся. Теперь Шепке постарается из кожи вон вылезти, чтобы услужить постояльцам. Можно будет еще разок потом сюда наведаться. Надо бы рассказать старику о том, как похож на него внук…
Надо бы рассказать. Да, завтра, когда он повезет его на службу.
Одиноко и печально светилось в сумраке ночи единственное окно.
День последний — день первый
1
Остер глянул на ручные часы. Половина двенадцатого. И тотчас же мягко ударил колокол. Большие часы на стене показывали половину первого. Значит, свои он не завел в этой суматохе. Проклятый день… Кто думал, что он так закончится! Еще утром все было в порядке.
Небе отпустил его в середине дня. Отпустил, но взял с него слово, что по первому его звонку Остер пускает себе пулю в лоб. Иначе через полчаса после звонка
