он продолжал жевать попкорн в том же темпе, но казалось, что весь мир затих. Попкорн не хрустел во рту и не шелестел в ведре, когда Расти опускал в него руку. Он казалось не дышал, и по взгляду Расти читалось, что его здесь нет. Как—будто я произнёс кодовое слово и загипнотизировал его или ввёл в транс. Так продолжалось минут пять. Мне было неловко прерывать молчание, и я решил, что Расти либо не слушал меня, либо просто не хочет говорить. Мне оставалось лишь молча разглядывать ведра с попкорном и делать в уме различные подсчёты, наподобие веса или объёма в литрах, сколько пустых вёдер в этом вёдерном столбике.
«Я назвал это сооружение кукурузным мемориалом, – Башня “Кукурузный мемориал”» – c такими словами вдруг, как ни в чем ни бывало Расти вернулся в разговор, обратив внимание на мой интерес к его сооружению.
«А вообще классные одноразовые корзины для мусора – наполнил такую и выкинул в контейнер по пути к парковке. Очень практично. Такой попкорн можно купить только в Бёрбэнке. Мой приятель работает на фабрике где производят такой, в таких специальных тарах. Они производят его для некоторых кинотеатров, им остаётся только полить его сиропом в специальной машине и все готово. Это самая мелкая фасовка из тех что у них есть. В основном они работают на армию. Делают такие заготовки, без добавок, чтобы не портилось. Особенно если это касается контингента на Ближнем Востоке или Азии, где очень жарко или высокая влажность. Все делается уже на месте, а это лишь заготовки. Солдаты мечтают о доме, о том, чтобы выжить и снова увидеть родных. Другие мечтают перетерпеть и состряпать тем самым карьеру, потом рано выйти на высокооплачиваемую пенсию и спокойно где—нибудь рыбачить в глубинке. Третьи мечтают о боевой славе и рвутся в бой. Все они по вечерам съедают свой стакан попкорна. Символично, что фабрика эта называется «sweet dreams». А ещё такой попкорн без вкуса, любит генерал Дюк Бонкерс. Мой приятель Тим, тот самый что работает на этой фабрике, свёл нас случайно с генералом через его детей. Однажды он разболтался с дочерью генерала, и та рассказала, что у отца проблемы с головой на почве ухода на пенсию. Он и так то славился своим безумием, бесстрашием и деспотизмом. Ладно армия, там не до сантиментов, но дома с ним просто невозможно. Иногда он может часами смотреть в стену и жевать попкорн. И это часы благодати для нас, рассказывала его дочь. Сильвия выглядела уставшей и истощённой. И тогда Тим вспомнил о том, что я психоаналитик и посоветовал ей обратиться ко мне. Выслушав Сильвию я не сильно вдохновился перспективой поработать со спятившим генералом. Слишком это специфично, у меня не было такого опыта. Для этого есть военные психологи. Да и без серьёзных медикаментов там уже было не обойтись. Но проблема заключалась ещё и в том, что Дюк Бонкерс был слишком значимой и высокопоставленной фигурой в политических кругах страны, да и возможно всего мира. О домах для престарелых и уж тем более лечебницах и речи не могло идти. Он принял слишком много спорных и громких решений публично, и любой слух в СМИ о его недееспособности разворошил бы очень много осиных гнёзд. Конечно, он был пешкой у власти и те не могли допустить ничего, что могло бы их скомпрометировать. И перед физическим устранением генерала они бы не остановились, будь хоть намёк на его излишнюю говорливость. Сильвия то плакала, то просила, то отрешённо молчала. Мне не было жаль старого политикана, но его дочь, похоже, изрядно настрадалась от карьеры своего звёздного отца. Я согласился на одну встречу.
В день визита настроился на встречу с дьяволом и направился в Калабасас, где и находилась вилла Бонкерсов. Глядя на такую виллу было похоже, что у Дюка хорошая пенсия и щедрые покровители. На удивление первая встреча прошла просто идеально. Дюк был спокоен и рассудителен, проявлял самообладание и в целом создавал впечатление харизматичного и понюхавшего пороху мужика. Я слушал его истории несколько часов, едва вставляя между его фразами свои слова паразиты типа – ага, угу, вау! Черт, да армии нужны такие руководители, думал тогда я. Я уехал ни с чем в плане диагноза, не заметил ни намёка на аномалии в его поведении и психике. Но с каждой новой встречей он начал привыкать ко мне и проявлял больше эмоций в своих военных историях. Каждый раз он становился откровеннее описывая внутреннюю кухню армии и закулисную политическую деятельность. Мне порою становилось неловко, я узнавал о шокирующих вещах. Фундамент страны в виде армии и твёрдой политической власти больше не внушал мне доверия, слишком много сумбурных решений и грязи. Но не только это, я узнавал вещи за которые легко можно было бы поплатиться жизнью, а ведь я даже не задавал эти вопросы. Было странно что секреты национальной безопасности просто так доступны из уст этого, похоже, обезумевшего генерала. А вдруг его дом на прослушке? Теперь меня возьмут в оборот спецслужбы. Мне было действительно страшно, слишком резкий переход в моей деятельности – от обсуждения семейных проблем клиентов в моем офисе до разговоров о национальной безопасности и секретных военных операциях в самых разных точках планеты. Ещё более неприятно было осознавать, что все это правда. Все, о чем он говорил. Проблема генерала была ни в безумии и больных фантазиях, его проблемой было то, что он все ещё считал себя в деле. Ему казалось, что я адекватный его бывшему кругу собеседник. Семья – это армия, где можно проявлять свой деспотизм, а гость это кто—то равный ему, военный или политик. Все что он рассказывал было правдой, извергавшейся из него бесконтрольно и которую он накладывал на неправильный контекст. Теперь я понимал почему его дочь так опасалась утечки информации о состоянии отца в СМИ. Я постепенно привык и мне становилось интересно все больше с каждым разом слушать генерала. Он выдавал факты, переворачивающие сознание и представление об окружающих вещах. Трупы инопланетян в секретных лабораториях это вообще самое банальное с его слов, о чем можно говорить на закрытых вечеринках элиты. Он любил сравнивать человеческий род с паразитами. Он говорил о том, что мы не были рождены здесь, он говорил, что мы вирус обгладывающий планету за планетой. Его суждения были абстрактны, он не мог долго концентрироваться на одной теме, какой—то блок в его черепной коробке не давал ему зайти слишком далеко
