уснуло
в тени, под стражей сумрачного склона.
Лишь колокол качается бессонно,
чеканя эхо бронзового гула.
За часом час, как смена караула,
идет по кругу, мерно, отрешенно.
Расходятся кругами волны звона,
которыми окрестность захлестнуло.
О, время стройно-светлое, как длинно
разлегся полдень без конца и края,
и тонет в отголосках мир окольный.
Плывет над Сапотланом, воедино
разрозненные души собирая,
глубокий голос дальней колокольни.
СОНЕТ
В кругу моих сомнений — в круге ада,
ты высишься твердыней вековой.
Подобен стройной башне образ твой,
мир без тебя — угрюмая громада.
В моей крови — подобье камнепада,
ревущий, не стихающий прибой.
Слепит глаза песок, между тобой
и мной встает скалистая преграда.
Одолеваю горы и пригорки,
сквозь дебри пробираюсь, безоружен,
карабкаюсь по кручам, стиснув зубы.
Бесплотный день смежает веки-створки.
В их глубине — лишь тусклый блеск жемчужин.
Мы здесь одни. Молчи. И дай мне губы.
1967
«Зеленый день весь в отсветах зеленых…»
Зеленый день весь в отсветах зеленых,
в огнях надежды с их зеленым цветом.
На что надеюсь, по зеленым метам
блуждая взглядом на зеленых склонах?
Зеленый стяг над станом побежденных.
Зеленых сил кипенье щедрым летом.
Зеленый хор на смену песням спетым —
недавней белизне на вешних кронах.
Куда ты манишь? Сгинь, мираж, исчезни,
не искушай мечтою-недотрогой,
несбыточной надеждою слепой.
Я тридцать раз купался в этой бездне.
Прощай, июнь, ступай своей дорогой —
змеящейся по зелени тропой.
1949
«Все испытав, пройдя огонь и воду…»
Все испытав, пройдя огонь и воду,
терзаемый страстями и разладом,
лишь тени истин настигаю взглядом,
в волнах сомнений не нащупав броду.
К Тебе взываю: отведи невзгоду,
дозволь прильнуть к небесным вертоградам,
как свет во тьме, пребудь со мною рядом,
от суеты мне ниспошли свободу!
Но нет! Сродни глубоководным рыбам,
я так же слеп, и мне досталось то же —
вслепую плыть, надежду загубя.
Я боль свою последним вздохом выдам:
оставленность мою помилуй, Боже, —
дай мне спастись от самого себя!
1949
ДЕСИМА
Мы с тобою, видит Бог,
так же связаны в минувшем,
как дрожащий огонек
с ветерком, его задувшим.
Если мы былое рушим,
забывая про вчера,
то с огнем идет игра:
поиграл в часы досуга
и слепым оставил друга
у потухшего костра.
1950
ДЕСИМЫ,
ОБРАЩЕННЫЕ К МОРЮ
Жизни угрюмое море,
темное море желаний,
сколько былых упований
спит в твоем жадном просторе!
Гляну с укором во взоре:
нам от былых обретений
не остается и тени;
где драгоценный улов
черного жемчуга снов,
как проживем без видений?
Снов моих горькое море,
море бездонных глубин,
где не увидишь ундин —
лишь неизбывное горе;
тягостным жалобам вторя,
время признаться и мне:
стынут надежды на дне,
дно и темно и угрюмо,
как потаенная дума
в предгрозовой тишине.
Море, жестокая сила,
в злобе не знавшая меры,
все дорогие химеры
ты от меня уносило,
ты колыбель и могила
под равнодушной луной
мыслей, взлелеянных мной —
с вечной глухой суетою
ты, как могильной плитою,
их накрывало волной.
Море — простор без предела,
темная бездна людская,
гонишь ты, словно лаская,
к суше холодное тело,
все, что в душе отболело,
сгинуло в лоне твоем;
сколько мы слез ни прольем,
мертвое тело безгласно,
море глядит безучастно, —
многое умерло в нем.
Море, чьи гребни так белы,
море, чьи скалы так круты,
ты не молчишь ни минуты
и не скучаешь без дела,
ты мне сегодня пропело,
как уносила вода
все, что любил, без следа,
в блеске ночного светила
все, что душа приютила,
отняло ты навсегда.
1938
ЭССЕ. ИНТЕРВЬЮ
Из предисловия к «Опытам» М. Монтеня
[комм.]«ОПЫТЫ»
<…> «Когда я дома, я немного чаще обращаюсь к моей библиотеке, в которой, к тому же, я отдаю распоряжения по хозяйству… Тут я листаю когда одну книгу, когда другую, без всякой последовательности и определенных намерений, как придется; то я предаюсь размышлениям, то заношу на бумагу или диктую, прохаживаясь взад и вперед, мои фантазии вроде этих»[комм.].
Эти «фантазии» составляют одно из самых сложных и богатых произведений мировой литературы. «Опыты» Монтеня не являются в строгом смысле ни повествованием, ни мемуарами, ни исповедью, ни философским трудом, ни даже набросками для будущей книги. Это просто культурный портрет человека, который, раскрываясь перед другими, пытается постичь самого себя со всех возможных точек зрения; поэтому он постоянно пополняет картотеку данных своей личной энциклопедии, этой суммы прожитого и познанного, которая обобщает опыт надвременного духа и бренной плоти. То есть здесь совмещены жизнь и культура, мысли и ощущения, душевные и физические наслаждения и страдания. А также огромный свод отсылок к биографическим фрагментам — от древних греков и римлян до современников и сограждан. Словно отвечая на вопрос Блаженного Августина о том, что есть человек и что он может, Монтень сообщает: «Тот предмет, который я изучаю больше всякого иного, — это я сам»[комм.].
