— Что ты слышал об обвинении против него? Что говорят в городе или среди воинов?
Он пожал плечами:
— Не много. Все ждут решения короля.
А чего же ждет король? Сначала это была свадьба, думала она, и, возможно, исход побоища. Но сейчас?
Генрих мог медлить, пока не родится обещанный ему сын. При праздновании этого события с его обещанием безопасности для королевства, которое олицетворял ребенок и с Йоркской, и с Ланкастерской кровью в венах, исчезновение простого провинциального рыцаря пройдет незамеченным. Так, очевидно, и будет, поняла она с упавшим сердцем.
Она не испытывала особой радости по поводу своего брака, но такой способ покончить с ним казался ей мерзким.
— Слышал ли ты что-нибудь о любовнице, которая пропала, или... Она замолчала, пытаясь подумать, сколько она может сказать. Грейдон присутствовал, когда читали официальное обвинение против Рэнда, поэтому прекрасно знал, что его обвиняли в исчезновении и матери, и ребенка.
— Или о приплоде короля? Ни слова. Держу пари, что женщина знала, что ее дни в качестве шлюхи Генриха сочтены, и нашла другого, царственного или нет, кто мог бы трахать ее.
Трахать ее. Какая точная фраза, подумала Изабель, в роли самца может быть любой тяжелый, раскачивающийся объект или грубый баран. Она была также чрезвычайно пошлой, но этот аспект она предпочла проигнорировать, испытывая облегчение от того, что Грейдон сказал «приплод короля», а не Леона. Эта возможность, какой бы ошибочной она ни была — а она знала убедительную причину, чтобы считать ее ошибочной, — не была еще общим достоянием.
— Но опять же, Брэсфорд мог отослать женщину сам, — продолжил ее сводный брат с хитростью в глазах. — Он может украдкой сбегать каждый день, чтобы насладиться королевскими объедками.
Ее взгляд выражал полное презрение.
— Рискуя быть повешенным? Я как-то сомневаюсь в этом.
— Но он думает, что это стоит того, будучи таким склонным доставлять удовольствие дамам, — сказал ее сводный брат. — Я слышал, что он был известен таким plaisance[7], пока жил на континенте.
В ее груди возникло такое ощущение, как будто ее стянули веревкой, не давая дышать. Она пыталась не представлять Рэнда с другими женщинами, знатными, утонченными леди иностранного двора, но это было невозможно. Это бы объяснило его старание доставить ей наслаждение, его медленную и внимательную заботу об этом.
Plaisance, слово, которое означало удовольствие, земное, физическое удовольствие. В устах Грейдона оно звучало некстати — «трахать» было намного больше в его стиле. Ее сводный брат знал мало французских слов и презирал те, что знал. Английский был достаточно хорош для него, говорил он, и если ему нужны были другие, для этого были писцы. Он позаимствовал это слово у кого-то, как и сплетни о занятиях Рэнда в изгнании с Генрихом.
Что говорило о том, что осведомитель не был неправ.
— Кто сказал тебе это? — спросила она резко. — Кто хочет убрать Брэсфорда с дороги?
— Не терзай себя, моя прекрасная сводная сестра, — сказал он с грубым презрением. — Некоторые вещи тебе не нужно знать. Возвращайся к своему вышиванию и обязанностям жены. Когда они закончатся и для тебя будет найден другой муж, кто-нибудь пошлет сообщить тебе.
Спорить было бесполезно. Больше он не скажет ей ничего. Возможно, он и не мог сказать ничего больше. Но он ошибался относительно того, что ей нужно было знать, а также что она должна делать.
Изабель была измучена до смерти тем, что ее держали в неведении, устала от того, что ей приказывали против ее воли, чувствовала отвращение от того, что решения принимаются за нее. Больше она не будет принимать все это. Она не будет сидеть и вышивать, пока решается ее судьба. Она узнает все, что можно узнать.
Затем она сама решит, что с этим делать.
ГЛАВА 12— Голубой, чтобы продемонстрировать верность своей леди-жене, — сказал придворный с шепелявым акцентом какой-то страны за пределами побережья Англии, остановившись перед Рэндом. — Очень скоро с ее пчелиной маткой ты будешь играть роль трутня. Ты уже не сможешь вставить свой хоботок в нее, так как обнаружишь ее жало в своем сердце.
Рэнд посмотрел вверх с того места, где он сидел, откинувшись на спинку скамьи в большом зале в группе шести-семи рыцарей и воинов, старых товарищей, которые расчистили место в тростнике, чтобы бросать кости. Мужчина казался знакомым, хотя он не мог точно вспомнить, кто это. Видел ли он его с Леоном в прошлом году, или он был просто одним из прихлебателей двора. Какое бы положение он ни занимал, сказанные слова были чистой провокацией, подумал он. Поддаться на нее до того, как узнает ее причину, будет ошибкой, хотя его кровь закипела в венах в ответ на эту непристойную манеру изъясняться.
— Если ты говоришь о моем дублете, — протянул он, — он серого цвета.
— Мне он кажется голубым.
На самом деле он был нежного серо-голубого цвета, как облачное небо, и был выбран именно с той целью, о которой заявил придворный. Тем не менее, если леди, которой предназначался этот жест, и заметила его, она не озвучила свое мнение по этому поводу.
— Возможно, но некоторые мужчины не различают цвета, — сказал Рэнд с небрежной непринужденностью.
Один из его приятелей-игроков, седой наемник и ветеран войн в полудюжине стран, фыркнул, глянул единственным здоровым глазом на пестрый костюм, в который был одет пришедший, состоящий из ржаво-красного дублета с рейтузами в зеленую и черную полоску и шляпы из желтой шерсти с фиолетовым пером.
— Брэсфорд поймал тебя на этом, милорд.
Лицо придворного покрылось красными и белыми пятнами. Его взгляд был свирепым, и его рука потянулась к рукоятке ножа.
— Я говорю, что он голубой. Я говорю, что он петух, который ждет, когда станет рогоносцем.
Это было слишком. Рэнд вздохнул, бросил монеты за проигрыш и вскочил на ноги.
— Снаружи во внутреннем дворе, — сказал он. — Что выбираешь — мечи или дубинки?
— Здесь! — воскликнул мужчина, его глаза стали расширяться. — Я встречусь с тобой на рассвете, но не раньше!
Ответ был произнесен так быстро, что у Рэнда шевельнулось подозрение. Он рассмотрел придворного. Он не был внушительного телосложения, а оказался жилистым и подтянутым. В его жилах текла смесь испанской, мавританской и итальянской кровей, он держал себя с надменностью того, кто знаком со стычками по делам чести. Однако, как казалось, кишка у него была тонка для спонтанного поединка. Это было видно.
Напустив на себя простодушный вид, Рэнд спросил с улыбкой:
— Ты и кто еще встретится со мной?
— Ты хочешь сказать, что это не будет честный поединок[8]?
